"Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)" - читать интересную книгу автора

тысячи. (Сперва ждали меньше, но Москва слала, слала, слала. За первые
полгода, к декабрю 1923 г., уже собралось больше 2000 заключённых. А в 1928
г. в одной только 13-й роте (роте общих работ) крайний в строю при расчёте
отвечал: "376-й! Строй по десяти!" - значит, 3760 человек, и такая ж
крупная была 12-я рота, а еще больше "17-я рота" - общие кладбищенские ямы.
А кроме Кремля были уже командировки - Савватиево, Филимоново, Муксалма,
Троицкая, "Зайчики" (Заяцкие острова). К 1928 г. было тысяч около
шестидесяти). И сколько среди них "пулемётчиков", многолетних природных
вояк? А с 1926-го уже валили и матёрые уголовники всех сортов. И как же
удержать их, чтоб они не восстали?
Только у═ж═а═с═о═м! Только Секиркой! жердочками! комарами! проволо'чкой
по пням! дневными расстрелами! Москва гонит этапы, не считаясь с местными
силами, - но Москва ж и не ограничивает своих чекистов никакими фальшивыми
правилами: всё, что сделано для порядка - то сделано, и ни один прокурор
действительно никогда не ступит на соловецкую землю.
А второе - накидка газовая со стеклярусом: эра равенства - и Новые
Соловки! Самоохрана заключённых! Самонаблюдение! Самоконтроль! Ротные,
взводные, отделённые - все из своей среды. И самодеятельность, и
саморазвлечение!
А под ужасом и под стеклярусом - какие люди? кто? Исконные
аристократы. Кадровые военные. Философы. Учёные. Художники. Артисты.
Лицеисты.17 По воспитанию, по традициям - слишком горды, чтобы показать
подавленность или страх, чтобы выть, чтобы жаловаться на судьбу даже
друзьям. Признак хорошего тона - всё с улыбкой, даже идя на расстрел. Будто
вся эта полярная ревущая морем тюрьма - небольшое недоразумение на пикнике.
Шутить. Высмеивать тюремщиков.
Вот и Слон на деньгах и на клумбе. Вот и козёл вместо коня. И если уж
7-я рота артистическая, то ротный у неё - Кунст. Если Берри-Ягода - то
начальник ягодосушилки. Вот и шутки над простофилями, цензорами журнала. Вот
и песенки. Ходит и посмеивается Георгий Михайлович Осоргин: "Comment vous
portez-vous18 на этом острову'?" - "А` lager comme a' lager". -
(Вот эти шуточки, эта подчёркнутая независимость аристократического
духа - они-то больше всего и раздражают полузверячих соловецких тюремщиков.
И однажды Осоргин назначен к расстрелу. И в этот самый день сошла на
соловецкую пристань его молодая (он и сам моложе сорока) жена! И Осоргин
просит тюремщиков: не омрачать жене свидания. Он обещает, что не даст ей
задержаться долее трёх дней, и как только она уедет - пусть его
расстреляют. И вот что' значит это самообладание, которое за анафемой
аристократии забыли мы, скулящие от каждой мелкой беды и каждой мелкой боли:
три дня непрерывно с женой - и не дать ей догадаться! Ни в одной фразе не
намекнуть! не дать тону упасть! не дать омрачиться глазам! Лишь один раз
(жена жива и вспоминает теперь), когда гуляли вдоль Святого озера, она
обернулась и увидела, как муж взялся за голову с мукой. - "Что с тобой?" -
"Ничего", - прояснился он тут же. Она могла еще остаться - он упросил её
уехать. Когда пароход отходил от пристани - он уже раздевался к расстрелу.)
Но ведь кто-то же и подарил им эти три дня. Эти три осоргинских дня,
как и другие случаи, показывают, насколько соловецкий режим еще не стянулся
панцырем системы. Такое впечатление, что воздух Соловков странно смешивал в
себе уже крайнюю жестокость с почти еще добродушным непониманием: к чему это
всё идёт? какие соловецкие черты становятся зародышами великого Архипелага,