"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 3 Март Семнадцатого, часть 2" - читать интересную книгу автора

затаптывались. Шульгин и все они - попали куда-то не туда, и в
головокружении, в потере воли не могли найти себе ни места, ни применения.
И - некому было кинуться на грудь, ужасаясь. Вокруг не стало никого, с
кем поделиться.
Это был затянувшийся на день и на ночь, на день и на ночь, на день и на
ночь кошмар: минутные вспышки просветления, когда вдруг остро и безнадежно
осознаешь происшедшее, а потом - тягучий серый бред, как это вязкое людское
повидло, набившее весь дворец, связавшее все движения и наяву и во сне. Как
нельзя было физически протолкаться по дворцу, так нельзя было и действовать,
и невозможно придумать, что делать. Полутьма ночей, где фигуры истомленных
новых властителей России дремали в скорченных позах на кушетках, стульях и
столах, сменялась круговращением серых дней, трещанием телефонов с жалобами,
призывами, умолениями, вереницами приводимых арестованных, выставляемых на
какие-то проверки или заводимых в кабинеты для перепрятки, а потом выпуска;
целой очередью приниженных переодетых городовых, закрученной на внутренний
думский двор; бледными потерянными вопрошающими армейскими офицерами; и
поручениями от думского Комитета, и поездками в полки, и речами, речами,
речами тут же, в Екатерининском зале, обращенном в манеж серо-рыжего месива,
торчащего штыками, и в бывшем Белом зале заседаний, где зияла теперь пустая
рама императорского портрета; и "ура, ура" непрекращаемых митингов,
перемежаемых порчеными марсельезами, иногда команды "на караул" в честь
Родзянки, но войскам уже не выдать себя за войска, а - вооруженные банды,
которым Чхеидзе поет о сияющем величии подвига революционного солдата,
темных силах реакции, почему-то старом режиме, распутинской клике,
опричниках, жандармах, власти народа, земле трудящимся и свободе, свободе,
свободе. И валят во дворец еще какие-то гражданские депутации, только
ленивый не произносит перед ними речей. Между испачканными колоннами
Екатерининского зала расставлены столики, и барышни, по виду фармацевтки,
акушерки, раздают листки и брошюры, до этих дней нелегальные. На красной
бязи по стенам протянуты партийные лозунги. Много ремонта понадобится -
вернуть все в прежний пристойный думский вид. На комнатных дверях - бумажки
с надписями о каких-то "бюро", "бюро", "ЦК партии эсеров", "Военная
организация РСДРП", - оседают, завоевывают Таврический дворец. И все
мыслимое пространство его, где только можно было бы протиснуться, все гуще
заполняется враждебнеющей людской мешаниной.
А особенно больно зацепил ухо Шульгина этот "старый режим", "смена
режима". Хорошо, если бы под сменой режима они понимали бы расставание со
Штюрмером, Протопоповым, с безответственными министрами, с бездарными
назначениями. Но ведь они включают в эти слова - расставание с самою
монархией?! А - кто это определил? Кем это постановлено?
И когда же, как это повернулось? Шульгин и его единомышленники всю
жизнь боролись против революции. И пошли в Прогрессивный блок, надеясь
кадетов превратить в патриотов, - и где же сами очутились? Сами, сами же
содеяли разрушительной работе злополучного Блока. Под защитным прикрытием
государственной власти красноречиво угрожали - ей же. А вот теперь, когда ее
наконец расшатали, не стало, - теперь все они оказались перед лицом зверя из
бездны.
Шульгин оставался из немногих думцев, кто ни единой речи не произнес
перед этим приходящим стадом. Не потянулся за такою честью. Да и горло его
было слабо перед этими торчащими штыками, немел независимый язык. Все лица