"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 3 Март Семнадцатого, часть 2" - читать интересную книгу автораРузского: почему именно к нему поехал царь в тяжелую минуту? нет ли здесь
расчета на какую-то особенную верноподданность Рузского? Потом трудно будет оправдаться, что и тени подобной быть не могло. Вот ведь, никак не лежал маршрут царских поездов через Псков - а почему-то шли сюда. В-третьих, неприятно было, что теперь, как бы быстро царь ни миновал Псков, не избежать вести с ним тяжелый разговор, и после этой телеграммы в поддержку Родзянки... Не так трудно было послать ее - заочно. Но теперь не мог себе позволить Рузский из-за личной встречи угодительно отклониться от своей точки зрения, - нет, он должен был заставить себя высказать все то же. Но это - большое душевное испытание, напряженная повышенная душевная работа. Показать свой характер. Впрочем, и Государь для такого столкновения - не сильный соперник. А в-четвертых, это грозило тем, что снова утерять пост, уже прежде дважды терявшийся, какое-то заклятье. До приезда Государя оставалось несколько часов, и надо бы предварительно укрепить свою позицию к предстоящему разговору. Такое удобное подкрепление давала телеграмма Алексеева № 1833, вчера, посланная Иванову, а сегодня среди дня - в штаб Северного фронта. Телеграмма эта рисовала положение в Петрограде как замечательно успокоенное и расположенное к умиротворению и соглашению. Из собственных прямых источников; Рузский знал совсем другое: что в столице беспорядки не прекращаются, а в пригородах и в Кронштадте только завариваются. Но тактически было выгодно аргументировать от официального документа штаба Верховного. И распорядился Рузский - просить у Алексеева разъяснений, откуда у него эти сведения? Навстречу из Ставки текло извержение - за сутки запоздавших к Государю ответ был уклончив: сведения об успокоении в Петрограде - из различных (неназванных) источников и считаются (или считались вчера?) достоверными. И понял Рузский, что Алексеев смущен и ответить ему нечего. Сведения эти были полным вздором, особенно при развернувшейся сегодня революции в Кронштадте и Москве. Рузский заказал личный аппаратный разговор с Алексеевым - из Ставки отвечали, что Алексеев нездоров и прилег отдохнуть. Это могло быть и правдой, могло быть и формой избежания. Отношения между ними были почти неприязненные. Трудно было и не испытывать досаду: Алексеев был серая рабочая лошадка, только и бравшая сидением и трудолюбием. Рузскому для охвата и понимания достаточно поработать лишь два часа там, где Алексееву нужны полные сутки. И судьба была каждый день возобновляться в обиде, получая от Алексеева приказы как бы от самого Верховного. (И даже ухода в болезнь, Алексеев интриговал и подставил вместо себя не Рузского, а Гурко). А сейчас через телеграфные провода ощущалось, как там волнуется Алексеев, спешит исправить свои просчеты, и спешит убедить Государя, и шлет потоком телеграммы, а в промежутке его офицеры нетерпеливо добиваются, уже ли прибыл Государь и уже ли переданы ему все эти устаревшие телеграммы. Да, теперь осмелел и Алексеев, когда революция так раскинулась, - но трудней было Рузскому еще позавчера поддержать ходатайства Родзянки, а что делала Ставка тогда? Накатывала приказы о посылке войск. Алексеев был в явной растерянности и бессилии - но не та ситуация, чтобы Рузский мог сыграть противоположно ему. При сотрясении обеих столиц дошел и во Псков этот тонкодрожащий момент, когда мобилизуются все душевные |
|
|