"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 3 Март Семнадцатого, часть 2" - читать интересную книгу автора

Рузского: почему именно к нему поехал царь в тяжелую минуту? нет ли здесь
расчета на какую-то особенную верноподданность Рузского? Потом трудно будет
оправдаться, что и тени подобной быть не могло. Вот ведь, никак не лежал
маршрут царских поездов через Псков - а почему-то шли сюда.
В-третьих, неприятно было, что теперь, как бы быстро царь ни миновал
Псков, не избежать вести с ним тяжелый разговор, и после этой телеграммы в
поддержку Родзянки... Не так трудно было послать ее - заочно. Но теперь не
мог себе позволить Рузский из-за личной встречи угодительно отклониться от
своей точки зрения, - нет, он должен был заставить себя высказать все то же.
Но это - большое душевное испытание, напряженная повышенная душевная работа.
Показать свой характер. Впрочем, и Государь для такого столкновения - не
сильный соперник.
А в-четвертых, это грозило тем, что снова утерять пост, уже прежде
дважды терявшийся, какое-то заклятье.
До приезда Государя оставалось несколько часов, и надо бы
предварительно укрепить свою позицию к предстоящему разговору. Такое удобное
подкрепление давала телеграмма Алексеева № 1833, вчера, посланная Иванову, а
сегодня среди дня - в штаб Северного фронта. Телеграмма эта рисовала
положение в Петрограде как замечательно успокоенное и расположенное к
умиротворению и соглашению. Из собственных прямых источников; Рузский знал
совсем другое: что в столице беспорядки не прекращаются, а в пригородах и в
Кронштадте только завариваются. Но тактически было выгодно аргументировать
от официального документа штаба Верховного. И распорядился Рузский - просить
у Алексеева разъяснений, откуда у него эти сведения?
Навстречу из Ставки текло извержение - за сутки запоздавших к Государю
известий и собственных телеграмм Алексеева. Но на прямой вопрос Рузского
ответ был уклончив: сведения об успокоении в Петрограде - из различных
(неназванных) источников и считаются (или считались вчера?) достоверными.
И понял Рузский, что Алексеев смущен и ответить ему нечего. Сведения
эти были полным вздором, особенно при развернувшейся сегодня революции в
Кронштадте и Москве.
Рузский заказал личный аппаратный разговор с Алексеевым - из Ставки
отвечали, что Алексеев нездоров и прилег отдохнуть. Это могло быть и
правдой, могло быть и формой избежания. Отношения между ними были почти
неприязненные. Трудно было и не испытывать досаду: Алексеев был серая
рабочая лошадка, только и бравшая сидением и трудолюбием. Рузскому для
охвата и понимания достаточно поработать лишь два часа там, где Алексееву
нужны полные сутки. И судьба была каждый день возобновляться в обиде,
получая от Алексеева приказы как бы от самого Верховного. (И даже ухода в
болезнь, Алексеев интриговал и подставил вместо себя не Рузского, а Гурко).
А сейчас через телеграфные провода ощущалось, как там волнуется
Алексеев, спешит исправить свои просчеты, и спешит убедить Государя, и шлет
потоком телеграммы, а в промежутке его офицеры нетерпеливо добиваются, уже
ли прибыл Государь и уже ли переданы ему все эти устаревшие телеграммы.
Да, теперь осмелел и Алексеев, когда революция так раскинулась, - но
трудней было Рузскому еще позавчера поддержать ходатайства Родзянки, а что
делала Ставка тогда? Накатывала приказы о посылке войск.
Алексеев был в явной растерянности и бессилии - но не та ситуация,
чтобы Рузский мог сыграть противоположно ему. При сотрясении обеих столиц
дошел и во Псков этот тонкодрожащий момент, когда мобилизуются все душевные