"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 3 Март Семнадцатого, часть 2" - читать интересную книгу автора

Отдать с косой усмешкой - и потом шагать дальше по улице - и видя
навстречу другого такого же опорожненного, правой рукой приветствовать его к
козырьку, а левой шутливо прихлопывать по пустым ножнам на бедре.
Прежде сам бы не поверил, что так усмешливо перенесет, когда его
обесчестят.
Не так все в тонкости, но с той же усмешкой он рассказывал теперь это
все своим собеседникам тут.
Тут-то, в Доме Армии и Флота, они все на короткие часы каким-то
недоразумением были вполне безопасны. Может быть - можно было дойти до
квартиры и оставаться там. Но - день, другой, а дальше? Ведь надо
возвращаться в казарму?
Но это теперь - это теперь невозможно!!
А чем позже вернуться - тем хуже, укреплять солдатские подозрения.
И как же вернуться, если оружие части держат солдаты, а офицерам оно
недоступно?
Перевернулся мир.
Новый опыт настолько неизвестен, посоветоваться настолько не с кем -
непростительно давали украсить грудь красным бантом, даже второй на папаху,
и так шли с солдатским строем в Думу (а кстати: здесь, сейчас, почти ни у
кого красных наколок нет - в гардеробной сняли? спрятали в карман?), - да
ведь в Государственную же Думу! - таков был призыв Родзянки, это законный
человек.
Но не становилось с солдатами доверительней. Все равно смотрели
волками.
Да ведь кто ж и остался в Петрограде кроме Думы? И она зовет
восстановить, в частях порядок.
Но как восстановить, если вышибло из рук? И если нельзя забыть? Тех
минут страха. Тех минут оскорбления.
Конечно, возврат в казармы неизбежен. Но и непонятен. Вернуться -
значит потребовать, чтобы солдаты не шли разбойничать по городу, когда
хотят, а спрашивали разрешения на каждую отлучку, - разве это еще возможно?
чтоб они сдали оружие и патроны из разгромленных цейхаузов? И это возможно?
Нет, восстановить прежнего уже нельзя.
Или прилаживаться к тому тону, который за эти дни взят там без нас?
Даже брань ноты еще резче, чтобы никто не усумнился в их революционности?
Охватывает апатия. Последняя усталость - до неспособности
сопротивляться, до тупого безразличия ко всему.
Рослый мрачный полковник, лицо из одних простых крупных черт, как будто
вдесятеро меньше черт, чем бывает вообще у людей, такие лица хорошо
смотрятся перед полковым строем, - говорил вопреки очевидности:
- Нет, господа, это все зависело от нас. Это - мы сами упустили.
Впрочем, он не гвардеец был и, видимо, даже не петроградского
гарнизона.
Да и Райцеву-Ярцеву не надо было возвращаться в казармы: он в
Петрограде в отпуску, его-то полк на фронте. Ему только предстоял позорный
возврат без сабли, до первого полкового склада. А пришел он сюда за охранным
документом, чтоб не подвергаться новым оскорблениям.
А между тем громко звенел по зданию электрический звонок: звали в
большой зал. И тут в их группе к измайловцу подошел взбудораженный другой и
уверял, что час назад от думской Военной комиссии полковник Энгельгардт