"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 3 Март Семнадцатого, часть 2" - читать интересную книгу автора

отлучку и не допускать посторонних. Но генерал Менгден отменил всякие
заставы:
- Я уверен, господа, что у нас, в Луге, опасаться нечего. Запасный
дивизион и автомобилисты не посмеют выступить, если будут знать, что
кавалеристы остались верны своему долгу и присяге.
И 28-го, вполне спокойный в Луге день, но когда пришел слух о движении
генерала Иванова, граф Менгден оставался тем более спокоен: вот Иванов и
обнаружит тех мерзавцев, которые довели Петроград до восстания. Вот и будут
приняты реформы, которые давно необходимо произвести. (Он возмущался
некоторыми безобразиями на верхах).
А Воронович так и не узнал ничего достоверно: весь день он прождал
Всяких, а тот не вернулся.
Только утром 1-го Всяких уже сидел ждал в канцелярии с выразительным
лицом. Ротмистр выпроводил вахмистра и писарей и остался с ним вдвоем.
Всяких вытащил из-за обшлага шинели обтрепанную газетку Совета рабочих
депутатов и бюллетень петроградских журналистов с воззванием Родзянки о
принятии власти думским Комитетом.
И понял Воронович, что революция - уже совершившийся факт. И почти не
дослушивая рассказов Всяких - поспешил в управление пункта, к Менгдену. По
обязанности старшего адъютанта, он каждое утро подавал ему папку бумаг на
подпись. Теперь поверх этих бумаг он вложил петроградские листки, внес
генералу - а сам ждал в адъютантской.
Через несколько минут распахнулась дверь генеральского кабинета, и
старый Менгден, бледный от негодования, протянул измятые листки:
- Возьмите от меня эту гадость. И потрудитесь просить начальника
гарнизона немедленно собрать у себя всех командиров отдельных частей.
Через полчаса в управлении все собрались, встревоженные. Командир
автомобильной роты доложил, что у него и весь вчерашний день волнения. На
вечерней перекличке солдаты отказались петь гимн, а сегодня в полдень
намерены устроить митинг.
Исправник принес целую пачку тех самых листков, за которыми так тайно
посылался Всяких, - они уже сами притекли в Лугу.
На этот раз генерал вынужден был их прочитать. И все читали, молча
шелестя. Воронович следил за графом. На его открытом породистом благородном
лице видна была вся борьба сомнений.
- Господа... Я вижу, события в Петрограде приняли такой характер, что
прибывающим с фронта войскам придется выдержать с изменниками настоящий бой.
Я не сомневаюсь, что фронт останется верным Его Величеству. И это все решит.
А наша задача здесь - только чтобы лужский гарнизон не оказался на стороне
мятежного Петрограда. А главное ядро гарнизона - вверенные мне кавалерийские
части, конечно присоединятся к верному фронту. - Он решил подавлять? Нет,
свойственное ему миролюбие и великодушие, да долгая традиция брали верх: - А
если какая-нибудь автомобильная рота желает присоединиться к мятежникам - мы
ей мешать не будем! Если запасный артиллерийский дивизион захочет
последовать ее примеру - скатертью дорога! Они - не подкрепленье для
бунтовщиков, потому что у них нет оружия. И еще, я не сомневаюсь, к нам
подойдут казаки с фронта. Итак, я принимаю решение: всячески
воспрепятствовать кровопролитию между частями гарнизона. Но, разумеется,
приму меры оградить вверенные мне части от касания с бунтовщиками.
Исправник пришел в ужас: значит, город оставался в добычу мятежным