"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 3 Март Семнадцатого, часть 2" - читать интересную книгу автора

прошлого. Передавали имена арестованных деятелей старого режима - каждое имя
как падающая мрачная колонна. Последняя новость - что утром сегодня
арестован Николай Маклаков. Передавали пикантную подробность: неистового
антисемита Пуришкевича видели с красной гвоздичкой в петлице. Склоняют
головы, склоняют, мерзавцы!...
Появился и новый сенсационный слух - а газеты не успевают, проверить
негде: в Берлине - тоже народная революция, второй день!
Боже мой, неужели начинается всемирное братство? оборвется эта ужасная
война? Преобразится Европа, преобразится вся планета?!
И еще слух - о крушении царского поезда. Неизвестно, уцелел ли Сам.
А само собой - какие-то войска движутся на Петроград.
Конечно, опасность контрреволюции еще очень велика. Не может быть,
чтобы старое было так сразу разбито и так окончательно умерло. Оно, конечно,
притаилось и выжидает, чтобы накинуться на наш светлый праздник. Оно,
конечно, еще шмыгает шпионами в уличной толпе и прислушивается. Оно,
конечно, еще затаилось на чердаках с пулеметами и вот-вот начнет
обстреливать улицы.
Но - бессильны они и обречены!... Передавали с любовью и надеждой имена
членов Думского Комитета, замечательных деятелей, которые теперь поведут
Россию. Европейски образованный Милюков, подлинный ученый, он внесет в
управление методы науки! Вечный антагонист императора - неукротимый
воинственный Гучков! А Керенский - с его страстною жаждою правды и
сочувствием к угнетенным! Да, это будет впервые на Руси - народная власть,
все для народа.
Так в этих растерзывающе-радостных разговорах и прошел счастливый
болезненно-нерабочий день. Было Вере необыкновенно тепло, светло, но немного
и грызло: а что же убивают офицеров? Наши защитники, герои нашей армии - в
чем же и перед кем они виноваты?
Она робко пыталась выразить это в двух группах, ее как бы и не
услышали, даже не возразили серьезно. Это не ложилось в общий поток
восторга, выбрасывалось на сушу как инородное. Ну, случайности, ну, какая
революция без крайностей? К светлому будущему невозможно вырваться без
каких-то хоть малых жертв.
Прошел день, и опять пересекала Вера кипуче-восторженный Невский, такие
же сияющие лица культурного Петербурга на нем, перемешанные с самой простой
толпой и с солдатами, и на всех красное, красное.
А в Михайловский манеж, увидела, вводили группу арестованных, по одежде
обывателей. Кого-то, за что-то. И в полицейских мундирах тоже. И за
некоторыми тащились женщины с детьми, их отгоняли.
Она вошла домой, еще сохраняя это весеннее поющее настроение, еще с той
же невесомой улыбкой, - но мрачная встретила ее няня и эту улыбку успела
заметить и сразу же согнала:
- Пакостники! Слышать не хочу! Злодыри! По всем этажам обыскивать
шастают, глядят - где б спереть, что плохо лежит. Так и валят, кучка за
кучкой, и морды-то колодников, небось из тюрем да попереодевались. Полное
для них нестеснение. И ружья держать не умеют, один во дворе чуть дитятку не
застрелил, на палец не угодил.
Приходили с обыском и к ним, но няня как стала на пороге, так никого не
допустила, тряпкой в морды им махала. А какой дом получше, вон у
Васильчиковых, рядом, - так двери не запираются, все новые на обыск валят,