"Роман Солнцев. Дядя Максум; Усы; Сашка (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

надутой щекой. А Данила Никитич получился ну точно как наш председатель
колхоза - ленинский прищур, скулы... Постепенно картина стала яркой,
заиграла красками, куда репродукции до нее!
А почему дядя Максум напомнил мне про воду? А потому, что я любил
смотреть на воду (и в воду!) в самое разное время дня, именно изображение
воды, этого живого хрусталя, восхищало меня.
Сам он, учитель рисования, не окончивший никакого училища, умел как
никто создать глянцевитую светящуюся поверхность. Работая тщательно тонкими
кисточками, выписывая рябь или пену, он в некоторых местах, где вода должна
получиться зеркальной, по-моему, и какой-то тряпочкой подглаживал...
Однажды я пришел к нему домой, принес замученную свою работу -
(вечерняя вода в камышах). У меня никак не получалось, чтобы черные
(коричневые? темные?) свечи рогоза таяли в огне вечернего света, но и
угадывались...
Явился я к дяде Максуму, а у него гости вокруг большого медного
самовара на углях. Я уже мельком видел этих людей, недавно приехавших в наше
село. Отодвинувшись от стола и важно помаргивая, сидел в тесном костюме, в
багровом галстуке Кузаков, новый директор школы (прежний директор, Рустам
Валеевич, умер в лесу, когда грузил с завхозом на зиму для школы спиленные
березы). Рядом с ним восседала, высоко вскинув голову в черных кудряшках на
тонкой шее, его жена, учительница литературы. Про нее говорили, что она
знает немецкий язык и вообще знает про все на свете. И между ними моргал,
точно как его папа, румяный пухлый мальчик в красном галстуке. И не сразу я
заметил - в стороне, на отдельном стуле, лежал плоский чемоданчик затейливой
формы (как у груши).
И я услышал продолжение разговора. Поглядывая на завершенную копию
"Трех богатырей", которую дядя Максум, видимо, по просьбе гостей,
выставил на могучий, сколоченный им самим мольберт (не путать с
Альбертом Эйнштейном, как шутил сам дядя Максум), тетя в кудряшках
высокомерно говорила:
- Что это такое?! Это же примитив. Сами-то картины пошлые... а зачем
еще и копии снимать?! - Она поднялась и подошла к двум другим картонкам,
висевшим на бревенчатой стене справа и слева от черного картонного
репродуктора. - Да и это... Сусальный сюжет... гладкопись... нет места для
мысли, для тайны... Есть же и другие учителя! Вот Юрий Михайлович воевал,
был в Европе, пусть он скажет.
Но ее муж молчал, опустив глаза, помаргивая и крутя в пухлых розовых
пальцах рюмку с водкой.
- "Три богатыря"... Товарищи! - Она обращалась к дяде Максуму, но слово
"товарищи", видимо, относилось теперь ко всем местным учителям. - Вы хоть
представляете, какой век на дворе?!
Замечу, что это были пятидесятые годы, их последняя треть.
- А что такое? - спокойно спросил дядя Максум. Он, глядя на нее, очень
доброжелательно улыбался. - Вы имеете в виду абстракционистов?
- Да не только! Были же импрессионисты, постимпрессионисты... Они
чувствовали цвет, свет, они умели передать объем, они умели расчленить
предмет, показать его... - Она запнулась, подбирая слово.
- Внутренность? - подсказал дядя Максум.
- Ну, не совсем!.. Сущность, суть предмета!..
- Хорошо, сущность... например, сущность женщины... - продолжал с