"Геннадий Солодников. Пристань в сосновом бору" - читать интересную книгу автора

рыболов, И Сармите с готовностью откликнулась на его смех. А Николай не
принял их хорошего настроения. Уже пятый день живет он здесь я ничего не
сумел предпринять. И чего ждет? Приезда Леньки... Сам уж, видно, ни на что
не годен - только на бесплодные мечты. А сегодня, гляди-ка, еще и расфуфырил
хвост, расчирикался возле Сармите. "Перелетный соловей - то на сосну, то на
ель", - вспомнились ему слова частушки-нескладушки.
Хорошо, что близилось время ужина и надо было подниматься к дому
отдыха. Не объясняя никаких причин, не прощаясь и ни о чем не договариваясь,
можно естественно и просто разойтись по своим комнатам.

В коридоре ему встретился Ваня, веселенький - жесткие волосы топорщатся
больше обычного, глаза выпукло блестят.
- Во, Андреич, в самый раз. Ешь твою плешь! Совсем меня оставил,
позабыл-позабросил. Ну и заезд. Помереть можно со скуки среди стариков и
божьих старушек. Одна надежда на тебя, чтоб не прокиснуть тут. Ты вот что,
не теряйся. Комната ж есть. Отдельная! Я хоть на всю ночь могу уйти к
мужикам.
- Что?! - вдруг взъерепенился Николай. - Ты чего мелешь? Я тебя просил?
- Ша! Ша, Андреич. Я темный - ночью родился...
Вконец расстроил его Иван. Даже на ужин не пошел Николай вместе со
всеми. Решил забежать в самом конце - тетечки в столовой уже привыкли к его
опозданиям. Ушел на берег, совсем безлюдный в это время.
Мысленно видел себя возле Сармите и клял всякими словами... Ишь как
распрыгался молодым козликом, разыгрался!.. Это уж после стихов, когда они
шли обратно поселковой улицей. Сармите хохотала взахлеб, а потом даже,
спросила: сколько ему лет? Тут бы остыть малость, напустить степенности, а
он, наоборот, давай рисоваться. Дескать, возраст Иисуса Христа. Какой такой?
Да вот такой: "Тлитцать тли годика". Так и сказал - "тлитцать тли". И даже
не покраснел, стервец, от этакой фальшивой ребячливости. Сармите не
поверила: "Я б вам больше двадцати восьми не дала. Прибавили, верно?" Ах,
как польстило ему это, как он еще больше расчуфыркался! "На спор! -
кричит. - Вмиг за паспортом слетаю". И скакнул от нее в сторону, выгнулся на
изготовку... Тьфу, срамота!
Потом остыл чуточку Русин, перестал бередить душу. Стоял, поджидал
показавшийся вдали пассажирский катер из города. Лед здесь, подле яра, еще
вчера толпился на мелкой волне, пел и потрескивал, когда к заходу солнца
подморозило. А теперь на том же месте гуляла под ветром легкая зыбь,
незлобиво шлепала в снежные забереги.
Катер медленно надвигался, расшвыривая эту зыбь, распугивая ее валкой
волной от носовых скул. Русин хоть и знал, что никто не должен к нему
приехать - если б появился в городе Ленька, то сразу бы позвонил, - но стоял
весь напрягшись, пристально вглядываясь в катер.
Катер долго не мог подойти к берегу, чтоб достать до него вздыбленным
на носу металлическим трапом. Тыкался и раз, и два, скрежетал днищем по
гальке. А Николай вздрагивал, беспокоился: вдруг не подойдет, так никого не
высадит и уйдет дальше. И забывалось вновь, что все равно никто не сойдет к
нему по шаткому трапу, не бросится навстречу. Лишь одна боязнь того, что
катер просто-напросто не сможет высадить кого-то, заполняла его всего, и от
этого было очень и очень тоскливо.