"Иван Солоневич. Диктатура импотентов. Социализм, его пророчества и их реализация" - читать интересную книгу автора

не было. Когда вышестоящие бюрократы предложили мне составить ряд
специальных систем гимнастики и спорта для санитаров, бухгалтеров,
металлистов, врачей, грузчиков и прочих, я тщетно возражал, что все
пролетарии мира имеют одно и то же количество позвонков, бицепсов и прочего
и что поэтому разные системы спорта для разных профессий являются чепухой.
Мои возражения не помогли. Моя настойчивость стоила бы мне службы и кое-чего
еще. Я эти системы изобразил. Они были совершеннейшей чепухой, но и
совершенно безвредной чепухой. Но когда мне предложили формировать
футбольные команды из девушек ("социалистическое равноправие женщин"), то я
проявил совершенно неприличную в бюрократической среде строптивость нрава,
из-за которой меня в конце концов выгнали вон. Но так как, кроме
барократически-спортивной профессии, у меня в запасе была еще и дюжина
других, то это меня смутило мало. Скажем так: я не был типичным бюрократом.
Но бюрократом я все-таки был - по крайней мере в чисто социальном
отношении. Будучи бюрократом, я ни от каких потребителей не зависел никак. Я
зависел - по крайней мере теоретически - только и единственно от моего
начальства. Я состоял инспектором спорта при профсоюзах и являлся частичкой
"плана". План не стоил ни одной копейки, но моего личного положения это не
меняло никак. Я назначен свыше, и мировой закон борьбы за существование,
приближаясь ко мне, прекращает бытие свое. Мне совершенно безразлично, будут
ли довольны мои спортсмены, которых я призван опекать и планировать, или не
будут довольны. И когда меня в конце концов все-таки выгнали вон, то выгнало
начальство, а совсем не спортсмены. Я считал, что в условиях недоедания и
прочего задачей физической культуры должно явиться поддержание известного
уровня здоровья пресловутых трудящихся масс. Плановые органы считали, что
"трудящиеся массы" есть термин демагогический и во внутреннем употреблении
- неприличен. Им можно оперировать в кругах планируемых, но по меньшей мере
бестактно оперировать им в кругах планирующих. Говоря чисто практически,
вопрос стоял так: в стране имеется тысяча кирпичей и сто фунтов хлеба.
Следует ли хлеб разделить по фунту на сто спортсменов, а кирпичи по сто на
десять лыжных станций - или десяток профессиональных и пропагандных
спортсменов "Динамо" кормить на убой за счет остальных спортсменов, а на
стадион "Динамо" ухлопать все кирпичи за счет остальных спортивных
сооружений. Можно защищать обе точки зрения. За защиту моих собственных из
бюрократического рая я и был изгнан. Благодаря накопленному за это время
запасу социалистической мудрости я отделался очень дешево - в тюрьму не
попал. Но мог и попасть.
Все это, однако, случилось несколько позже, при переходе от анархии
НЭПа к первым пятилетним планам. А в этот промежуток времени, о котором я
сейчас говорю, я был одним из сочленов бюрократической касты, а Иван Яковлев
был одним из проявлений капиталистической анархии. Я от Яковлева не зависел
никак. Яковлев всячески зависел от меня. Он должен был угождать моим вкусам,
проявлять по моему адресу всяческую любезность. Он был вынужден заботиться о
моем здоровье. Если бы я отравился гнилыми сосисками, я вынес бы ему мой
молчаливый вердикт: присужден к высшей мере капиталистического наказания -
больше у Яковлева я покупать не стану. Если бы он продавал сосиски дороже
Сидорова, я бы перешел к Сидорову. Он, капиталист, был вынужден быть милым и
доверчивым, ибо сколько раз случалось, что моя наличность равнялась нулю
(текущего счета у меня не было никогда), и перед ним стоял тяжелый выбор:
отпустить ли мне фунт сосисок в долг или не отпустить, испортив наши