"Иван Солоневич. Диктатура импотентов. Социализм, его пророчества и их реализация" - читать интересную книгу автора

задал вопрос о селедках и прочем. Приличного вида мужчина сказал
категорически: "Мы сегодня товар учитываем, приходите завтра!" Я сказал, что
есть хочу именно сегодня, - завтра, впрочем, тоже буду хотеть, - так что
же я буду есть сегодня?" Приличного вида мужчина сказал: "Ну, это я не могу
знать", - и захлопнул дверь перед самым моим носом.
Я понял. Кровавый частник, хищник и эксплуататор исчез. На его месте
появилось бескровное, вегетарианское и пролетарское, но все-таки начальство.
У Яковлева я был потребителем. У приличного вида мужчины я буду только
просителем. Яковлев приветствовал во мне клиента. Приличного вида мужчина
будет видеть во мне попрошайку. Яковлева, значит, ликвидировали как класс.
Приличного вида мужчины сейчас делят селедки его и о сосисках его бросают
жребий. Останется ли хоть что-нибудь и на мою долю?"
Я вспомнил о втором эксплуататоре трудящегося и бюрократического
населения Салтыковки - о купце Сидорове и пошел к нему. Двери его
предприятия были заколочены и опечатаны. И на дверях висела краткая
информация: "Закрыто". Почему закрыто и на сколько времени, не сообщалось.
Меня охватило ощущение беспризорности, заброшенности, осиротелости. Пока был
Иван Яковлев, я уже знал, что я не пропаду и голодать не буду. Он уж там
как-то все это оборудует. Сейчас - только первый вечер без Яковлева, и мне
уже нечего есть. Что будет во все остальные вечера моей плановой жизни? Нет,
гражданин Яковлев при всей его политэкономической безграмотности был
все-таки прав: добром это не кончилось. А, может быть, и это еще не конец?
Я лег спать голодным. Следующий мой служебный день я посвятил
официально обследованию московских спортплощадок, неофициально - беготне по
московским базарам. Базары были почти пусты. Вечером я снова зашел в ТПО.
"Учет товаров" был, по-видимому, закончен. Товары были, очевидно, как-то
планово перераспределены. Селедок не было вовсе. "У нас их по плану не
заведено", - сказал мне приличного вида мужчина. "А как их снова включить в
план?" - "А вы напишите, куда следует", - приличного вида мужчина сказал,
куда именно следует написать. Я написал. С тех пор прошло еще штук пять
пятилеток, и до сих пор нет ни ответа, ни селедок.
Потом исчезли сосиски. Потом исчезло вообще все. Опять какие-то
лошадиные подковы... К зиме появилась партия соломенных шляп. Приличного
вида мужчина смотрел на меня, как на назойливого нищего. Потом мне на службе
не доплатили десять рублей жалованья и сказали, что это мой вступительный
взнос в ТПО. Я не протестовал. Потом у себя дома я нашел повестку на
собрание пайщиков ТПО с пометкой "Явка обязательна", - я не пошел. Потом,
правда, в мое отсутствие, приличного вида мужчина зашел ко мне и оставил
предписание явиться на субботник по разгрузке картофеля из вагонов в погреб,
- я снова не пошел. Потом, как-то позже, приличного вида мужчина, встретив
меня на улице, принялся меня распекать: я-де на собрания не хожу, в тройках
и пятерках не участвую, не интересуюсь кооперативной общественностью и
саботирую заготовку и разгрузку картофеля. Но к этому моменту я уже
распродавал свое последнее имущество в целях побега из плана в анархию, от
кооперативов к частникам, от эксплуатируемых к эксплуататорам, от гнилой
картошки по крайней мере к колбасе. И вообще - от приличного вида мужчины
хоть к чертовой матери. В силу всего этого приличного вида мужчину я послал
в столь литературно неописуемое место, что он испугался сразу. Откуда ему,
бедняге, было знать, что мой конвульсивный и яростный порыв в свободу слова
и сквернословия объясняется вовсе не моими связями с партийной бюрократией,