"Владимир Солоухин. Трава" - читать интересную книгу автора

опрокинешься и от-кроешь глаза. Так тонет свинцовая гирька, если ее
поло-жить на поверхность моря. Так тонет напряженный воз-душный шарик (ну,
скажем, метеорологический зонд), когда его выпустишь из рук. Но разве есть у
них та же стремительность, та же легкость, та же скорость, что у
человеческого взгляда, когда он тонет в беспредельной синеве летнего неба.
Для этого надо лечь на траву и от-крыть глаза.
Еще минуту тому назад я шел по косогору и был причастен разным земным
предметам. Я, конечно, в том числе видел и небо, как можно видеть его из
домашнего окна, из окна электрички, сквозь ветровое стекло автомобиля, над
крышами московских домов, в лесу, в просветах меж-ду деревьями и когда
просто идешь по луговой тропе, по краю оврага, по косогору. Но это еще не
значит - видеть небо. Тут вместе с небом видишь и еще что-нибудь зем-ное,
ближайшее, какую-нибудь подробность. Каждая зем-ная подробность оставляет на
себе частицу твоего внима-ния, твоего сознания, твоей души. Вон тропа
огибает большой валун. Вот птица вспорхнула из можжевелового куста. Вон
цветок сгибается под тяжестью труженика-шмеля. "Вот мельница. Она уж
развалилась".
Ты идешь, а окрестный мир снабжает тебя информа-цией. Эта информация,
по правде говоря, не назойлива, не угнетающа. Она не похожа на
радиоприемник, кото-рый ты не волен выключить. Или на газету, которую утром
ты не можешь не пробежать глазами. Или на теле-визор, от которого ты не
отрываешься в силу охватившей тебя (под влиянием все той же информации)
апатии. Или на вывески, рекламы и лозунги, которыми испещрены го-родские
улицы.
Это иная, очень тактичная, я бы даже сказал - ласко-вая информация. От
нее не учащается сердцебиение, не истощаются нервы, не грозит бессонница. Но
все же вни-мание твое рассеивается лучами от одной точки ко многим точкам.
Один лучик - к ромашке (не погадать ли на старости лет - и тут далеко
уводящая цепочка ассоциаций), второй лучик - к березе ("чета белеющих
берез"), третий лучик - к лесной опушке ("когда в листве сырой и ржавой
ряби-ны заалеет гроздь"), четвертый - к летящей птице ("Серд-це - летящая
птица, в сердце - щемящая лень"), и по-шла лучиться, дробиться душа, не
скудея, не истощаясь от такого дробления, но все же и не сосредоточиваясь от
многих точек к одной, как это бывает в минуты творчест-ва, в минуты -
вероятно - молитвы да еще вот когда останешься один на один с бездонным
небом. Но для этого надо опрокинуться в летнюю траву и раскинуть руки.
Между прочим, хватит у неба глубины для тебя и в том случае, если по
небу будут неторопливо и стройно двигаться белые полчища облаков. Или если
эти облака будут нежиться в синеве неподвижно. Но лучше, конечно, чистая
синяя бездна.
Лежишь на траве? Купаешься в небе? Летишь или па-даешь? Дело в том, что
ты и сам потерял границы. Ты стал с небо, а небо стало с тебя. Оно и ты
стали одно и то же. Не то летишь, возносясь - и это полет по
стре-мительности равен падению, не то падаешь - и это паде-ние равно
полету. У неба не может быть ни верха, ни ни-за, и ты это, лежа в траве,
прекрасно чувствуешь.
Цветочная поляна - мой космодром. Жалкими пред-ставляются отсюда, с
цветочной поляны (где гудит только шмель), бетонированные взлетные дорожки,
на которых ревут неуклюжие металлические самолеты. Они ревут от бессилия. А
бессилие их в том, что они не могут и на одну миллионную долю процента