"В.А.Солоухин. Владимирские проселки (Лирическая повесть) " - читать интересную книгу автора

Я рассказал также, что собираются запретить автосигналы в городе
Москве.
- Как видите, люди борются за тишину. Скажите, кто вам дал директиву,
установку, указание, распоряжение вести круглые сутки такую громкую
трансляцию?
- А я, собственно, не знаю... Так уж заведено. Не первый год
транслируем. Народ просвещать нужно. А как же! Народ, он культуры требует.
- Наверно, в домах радиоточки имеются?
- Как же, весь город радиофицирован.
- Зачем же еще и на улице? Неужели вы думаете, что в шесть пятнадцать
утра кто-нибудь на площади будет заниматься гимнастикой? - Это предположение
рассмешило начальника. - Вкус у людей разный, - продолжали мы, - одному
нравится оперетта, другому - игра на баяне. Один терпеть не может
симфонической музыки, другой затыкает уши от хора Пятницкого. Зачем же вы
всем поголовно навязываете и то, и другое, и третье? Это грубо, жестоко и...
некультурно!
Начальник, кажется, перестал понимать нас. Но мы продолжали:
- Может быть, кому-нибудь захотелось почитать книгу, писать стихи,
сочинять музыку, да и просто выспаться. Но заниматься всем этим у вас
невозможно, вы оглушаете человека, вы не даете ему сосредоточиться.
При словах "сочинять музыку" белобровое лицо начальника оживилось, и он
собрался уж расхохотаться, но потом скис и как бы говорил всем своим видом:
"Валяй, валяй, заговаривайся!"
- Наверно, есть больные, которым нужен покой, а вы его нарушаете?
- Это есть. Что есть, то есть. И кляузы, то есть письма, тоже были.
- Наверно, есть дети, которых матери не могут усыпить из-за вашей
иерихонской трубы?
- Есть и такие. Несколько сигналов поступало. Но масса, народ любит
радио, любит бодрую музыку, это поднимает дух...
Мы вышли на улицу под звуки марша, метавшиеся по городу со скоростью
трехсот тридцати метров в секунду. Звуки наталкивались на дома, меняли
направление, дробились о крыши и, отскакивая, терялись в зеленых просторах
колокшанской поймы...

Вечером этого дня жители Юрьева с удивлением оглядывались на прохожего
странной наружности. Он был длинный и тонкий как жердь. На голове его
красовалось свитое в виде чалмы полотенце. Лицо покрывала черная густая
щетина, по крайней мере, дней десять он не брился. У черной курточки,
надетой на голое загорелое тело, были выше локтя закатаны рукава. Огромное
пространство от курточки до земли заполняли синие сатиновые шаровары. На
ногах человека ничего не было, башмаки болтались, привязанные к рюкзаку.
Вглядываясь в черную густую щетину, можно было разглядеть, что это
совсем молодой парень с веселыми черными глазами и припухлым ярким ртом.
Больше всего смущал юрьевцев плоский деревянный ящик, таскаемый парнем
на ремне через плечо. Одни предполагали, что это цыган-коновал, другие - что
он сербиян-чернокнижник, третьи принимали его за бродячего фотографа,
четвертые - за фокусника: смущала чалма. Но в ящике не трудно было угадать
обыкновенный этюдник.
За ужином в чайной мы разговорились, как старинные друзья.
Сергей Куприянов (в дальнейшем Серега) тоже пустился путешествовать. А