"В.Солоухин. Двадцать пять на двадцать пять и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

закрытой, не проветривалась.
В одном углу, там, где слева окно, - небольшой письменный стол и
книжные полки над ним. Жидковатые книжные полки, с книгами, наклоненными от
их недостатка то влево, то вправо. Преимущественно русские книги,
поэтические сборники, учебники по литературе, хрестоматии, история, словари.
- Все книги у меня там, в Люблине, - громко говорила с кухни Алиса,
словно видя сквозь стены. - Здесь только кое-что. Я пишу кандидатскую
работу.
- А что именно?
- Ваш восемнадцатый век.
Среди поэтических книг на полке ютились два томика Сельвинского. Я
воровато и поспешно заглянул в них, на титульные листы, но дарственных
надписей на них не было.
Итак, в одном углу письменный стол и полки. В противоположном углу,
подальше от окон, широкая, под темным покрывалом тахта. Около стены, влево,
диван, а около дивана низкий продолговатый стол, на котором припасены теперь
два прибора, тарелка с хлебом, да еще вот ваза с тюльпанами.
- Я здесь не живу совсем. Квартира пустует. Если ты захочешь
когда-нибудь подольше пожить в Варшаве, можешь располагаться. Гостиницы
очень дороги, а у меня - живи сколько хочешь. Конечно, не центр, но на
автобусе пятнадцать - двадцать минут.
Я захватил с собой армянский коньяк, однако Алиса поставила бутылку
польской водки и белое вино. Под зеленый салат, а потом и под борщок,
который, надо сказать, удался Алисе, мы выпили, но водка шла как-то мимо, не
долетая до цели.
- Ну что тебе сказать? - Алиса сама заговорила, видит бог, я не
расспрашивал ее ни о чем, было достаточно ее самой и ее квартиры, чтобы
составить себе представление о ее теперешней жизни. - Наверное, интересно,
как я живу... Как я жила с тех пор? У меня вырос сын, но я одна. Конечно, я
могла бы пойти к этому парню на поклон. В свое время, конечно. Но ты знаешь,
я не так устроена. Я - полька. Потом-то он приходил несколько раз, но было
поздно, предательство длится одну секунду, но оно навсегда... Работала в
Обществе польско-советской дружбы. Пришлось уйти. Сейчас живу у матери, в
маленьком городке, под Люблином, почти у вашей границы. Учительница...
Преподаю русский язык и литературу.
Она рассказывала о себе, выкладывала те или другие сведения, а сквозь
слова, сквозь мимику и жесты вопило одно-единственное слово - одинока,
одинока, одинока!
- Теперь у меня проблема. Надо бы переехать мне в Варшаву, в эту
квартиру. Но мать тоже привыкла, чтобы я жила с ней, и больно оставить ее
одну. Перевезти ее сюда? Тесно. Сын вырос. Да и затоскует мать по своему
дому, по своему городку. Уеду я в Варшаву - мать одинока. Оставаться мне
там - я одинока. Такая вот неустроенность. А жизнь почти прошла. Ну ладно.
Это грустная тема. Я помню все, что ты мне читал тогда в общежитии. Тогда я
впервые поняла русское слово, его поэзию, силу. Прочти мне опять вот это...
Помнишь Полонского... Он едет, а ямщик не поет. Нет песни про черный день.
- Ну и память! Неужели я тогда читал тебе Полонского?
- Еще как читал! Я даже помню конец: "Про черный день нет песни у
меня".
"Так уж и нет" - хотелось сказать мне. Или вовсе теперь ничего не