"В.Солоухин. Свидание в Вязниках и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

Тут у меня в голове гвоздем засела мысль: надо будет у этого мужика,
когда он дойдет до своего дома, попросить кусок хлеба, - может, даст. Если
есть дом, значит, есть и хлеб в доме. Все же не голодовка теперь. Но вот
ведь какая досадная психология! Когда ты сыт и у тебя все есть, ничего не
стоит спросить у других людей и хлеба, и еще чего-нибудь. Но когда на этот
кусок вся надежда...
"Значит, что же, вроде милостыни получится? "Подайте Христа ради!" Так,
что ли? Вовсе не милостыня. Вместе идем. Почему не спросить?"
Однако я-то знал, что мой язык ни за что не повернется, чтобы и вправду
в виде милостыни попросить кусок хлеба. "А может, попроситься ночевать? До
его деревни километра три да там двадцать. Не дойдешь. А если ночевать
пустит, то небось и поесть даст. Факт! Вот жаль, я неразговорчивый человек.
Другой на моем месте теперь казался бы ему лучшим другом. Бывают такие
говоруны. Теперь он сам бы уговаривал меня зайти к нему переночевать или
просто чайку попить. Или, может быть, щей... Они хоть и остыли теперь, чуть
тепленькие..."
- Война, брат, переживать надо! - говорил между тем спутник, не сбавляя
ходу.
Наверное, мой вид, мое демисезонное пальтишко, моя усталость -
наверное, все это возбудило сочувствие, иначе с чего бы это он меня взялся
утешать.
- Теперь все переживают. На фронте переживают - смерти ждут каждый
момент; здесь матерям да женам за своих страшно - опять переживания. А у
кого уж убили, кому "похоронные" пришли, тем и подавно слезы и горе. А мы с
тобой еще что! Руки, ноги целы, идем домой, а не где-нибудь в окопе лежим,
значит, как-нибудь переживем.
Мне вспомнилось, что точно такой же фразой утешал меня Мишка, сидя на
кровати и уминая ветчину с маслом. "Тебе-то что не пережить!" - зло подумал
я про спутника. Но все же через некоторое время остыл: "Сердиться мне на
него - за что? За что злиться? Что у него дом ближе, чем у меня, или что
одет теплее? Я так на него злюсь, - думал я, - как будто я уж попросил хлеб,
а он отказал. Или насчет ночлега. Я ведь не спрашивал. За что же злиться? А
может, он и хлеба даст, и ночевать пустит, - ничего не известно".
Но и до сих пор я не знаю, как отнесся бы попутчик к моей просьбе
насчет хлеба или ночлега, потому что, когда дошли до его деревни, он свернул
с дороги на тропинку вдоль домов и сказал мне, дотронувшись до башлыка:
- Ну, бывай здоров! Не падай духом...
Может быть, на полсекунды опередил он меня со своим прощанием. А может
быть, если бы и минуту стояли на перепутье, все равно я не осмелился бы
спросить, кто знает. Так или иначе - мужик пошел к своему самовару и к своим
щам, а я остался один среди ночи, вошедшей теперь в полную силу.
Метель становилась сильнее. Местами колею перемело так, что шагов
десять приходилось идти, увязая почти до колен. Радостно было после этого
опять почувствовать под ногами твердую опору. Хорошо еще, что в руках была
палка, которой я нащупывал дорогу там, где перемело. Когда-то здесь прошла,
должно быть, колонна машин, и, хоть колею давно замело снегом и узкий санный
путь проторился над ней, все же колея существовала, и палка находила ее.
Как ни старался я вообразить, что глаза самой красивой девчонки со
всего курса, синие глаза Оксаны смотрят на меня в эту минуту и, значит, надо
идти как можно тверже и прямее, не сгибаться под ветром, не поворачиваться к