"В.Солоухин. Продолжение времени (Письма из разных мест)" - читать интересную книгу автора

и возражений фанатик, олицетворяющий воинствующую верхушку церкви..."
Тут, напротив, не надо ничего и смотреть, надо только поверить
искусствоведу. Но зато, увидев, зритель, очень возможно, в разбираемом
образе прочитает что-нибудь другое, совсем другое, трактует образ по-своему.
Возможен и такой искусствоведческий пассаж:
"Начиная работу над этюдом-портретом митрополита Трифона,
художник относился к своей модели с определенном сочувствием. Он хотел
изобразить его в момент душевного подъема, в момент экстаза. Но как
художник-реалист Корин, независимо от своих субъективных расположений,
отразил в образе Трифона объективную слабость церкви и ее
руководителей в период, когда..."
Приводя эти примеры (а их можно выписывать страницами), я не хотел бы
бросить тень на великолепную (лучшую пока что) монографию о Корине Алексея
Михайлова. Просто я хочу сказать, что о живописи рассказывать неимоверно
трудно, если вообще возможно. Либо все равно не передашь того, что на
полотне (краски, тона, оттенки, общее воздействие живописи на человека),
либо выскажешь лишь свое понимание, свою интерпретацию происходящего, чем не
очень искушенного зрителя можно сбить с толку. Эти вечные в искусстве "что"
и "как". Что сказано и как сказано. "Как" - не перескажешь, а "что" -
подгонишь под свое понимание вещи. Надо к тому же согласиться с А.
Михайловым (по существу, а не применительно к "Митрополиту Трифону" Корина),
что иногда художник хотел сказать одно, а на деле у него получилось другое.
Как ни доказывал потом Гоголь, что в "Мертвых душах" он хотел воспеть
действительность, а не уязвить ее сатирическим пером, никто уж его не
слушал. И "птица-тройка", конечно, ничего не спасала.
Из всего вышесказанного следует, что, говоря о живописи, не нужно
навязывать зрителю своей трактовки, своей точки зрения, своей версии. Как
будто правильно.
Но я тотчас же начну опровергать сам себя.
Этюды Корина (все тридцать шесть) нельзя смотреть, нельзя понять всей
их глубины (а вместе с тем величия Корина как художника), не зная некоторой
тайны предполагавшейся картины. Нет, смотреть их, конечно, можно, и - вот
она, великолепная живопись, тридцать шесть портретов, исполненных в рост,
удивительных по своей глубине, по психологизму и по трагизму, что же еще тут
можно увидеть? Ну, собрал бы Корин их всех на одном холсте, получился бы
групповой портрет, стой перед ним и разглядывай - хочешь каждого по
отдельности, хочешь всех сразу. Корин оставил ведь нам эскиз будущей
(предполагавшейся) картины, так что можно сначала наглядеться на эскиз,
запомнить, как там расставлены все "действующие лица", а потом разглядывать
по отдельности большие этюды.
По общепринятому мнению, картина должна была изображать выход из
Успенского собора в Кремле всех изображенных людей. Но достаточно взглянуть
на эскиз несостоявшейся картины, чтобы увидеть, что люди эти никуда не идут,
они стоят. Но если они стоят, то почему спиной к алтарю и иконостасу, а
лицом к выходу? Так в церкви никто никогда не стоит, разве что и правда
перед выходом из нее. Это-то положение изображенных и наталкивает всех на
самую ближайшую мысль - они выходят. Но они не выходят. Это видно и из
сугубо статичного положения фигур, а главным образом - из той напряженности,
которая у них на лицах.
Дело в том, что они не выходят, а ждут. В этом и есть та маленькая