"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

ствола и его гладкость местами, изгиб, развилка, дупло. У каждой яблони свои
микроприметы, свое особенное лицо.
Когда я в последующие годы заходил в наш сад, когда я захожу в него и
теперь (как и вообще когда вхожу теперь в любой среднерусский пейзаж и
ландшафт), мне кажется, что я захожу в дом, в котором никто не живет, в
храм, в котором перестали служить. Мне кажется, я вижу русло реки, по
которому больше не течет вода, дно пруда, который весь пересох. Вино без
крепости, еда без соли, лес без птиц, весна без цветов, человек без души,
природа без одухотворенности...
А еще в нашем саду жили пчелы, ульи стояли слева от тропинки, задними
стенками к ней, а летками, крылечками на юг, на вишенье, образовывавшее тут
густую заросль.
Количества пчел из двадцати дедушкиных ульев хватало не только на наш
сад, но и на другие сады, и на старые липы вокруг церкви, и на васильки в
полях, и на ветлы, растущие вдоль реки, и на ивы, расцветающие в лесу в
первые дни весны, и на бело-розовые гречишные поля, и на лесные порубки с их
иван-чаем, и на разноцветье лугов, и на каждый цветок, на какой бы меже он
ни расцвел, и на каждую лесную опушку.
Лесная опушка, если разобраться, место такое же райское, как и сад.
Нет, правда, съедобных плодов - ни яблок, ни фиников, ни смоковниц, но - не
единым же хлебом жива душа. Куст можжевельника посреди роскошного ковра
цветов (к солнечному пригреву), березки, глядящиеся в голубое озеро льна,
мягкая подушка прохладного мха, бабочка, трепетно пересекающая воздушное
пространство лесной поляны, - разве это все не годилось бы в виде антуража,
чтобы оформить место, уготованное для безграничного человеческого
блаженства?
Наш сад был ничтожно мал для двадцати сильных, ухоженных пчелиных
семей. Пчелы снимались с крылечка, круто взмывали вверх, огибая слишком
близко растущее вишенье, и черными трассирующими линиями исчезали в летней
голубизне. Двадцать ульев с нацеленными в сторону юга круглыми дырочками
летков беспрерывно, бесперебойно с восхода и до заката обстреливали округу
жужжащими черными снарядиками. Может быть, не было в окрестностях
квадратного метра, на который не попадала бы наша, дедушкина, пчела.
Захирело, распалось, расточилось, перевелось. И хотя стоит наш сад, и
растет в нем трава, и цветут деревья, но чего-то не хватает, как-то пресно,
пусто, холодно и мертво. Залетит случайная пчелка, усядется на одуванчик и
еще больше напомнит и оттенит убожество и сиротство на месте полнокровного и
уверенного благополучия.
Утварь теряла надобность, выбрасывалась либо кое-как приспосабливалась
в доме и хозяйстве, получая новые, иногда нелепые должности. Ведерный
самовар, предназначенный для праздничного (после обедни) чаепития с гостями,
превратился в умывальник. Вода из краника, становясь мыльной и грязной,
стекала (опять же) в большой медный таз, в котором некогда варили варенье. В
медной ендове из-под медовой браги держали омерзительный керосин. В дубовом
резном комоде, где лежать бы свежему, пересыпанному лепестками шиповника
белью, валялись нелепые склянки, ламповые горелки, старые батарейки от
карманного фонарика, оконные шпингалеты, обрывки проволоки, брусочник,
кое-какое потерявшее облик вещей тряпье. Даже вилы-двоешки для ворошения
сена за полной ненадобностью были приспособлены на подпорку под нагнувшийся
яблоневый сук.