"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

Старая кадка, выдолбленная из цельной липы (больше метра в диаметре),
нашла себе место в углу двора - приспособили под куриное гнездо. Сухую
голубоватую пустоту кадки до половины заполнили соломой, В середине соломы -
ямка, получившаяся постепенно от сидения тяжелой горячей курицы. В ямке -
подкладыш: яйцо, сшитое из белой тряпочки, продолговатый мячик, набитый
ватой, угловатый, кургузый, который никакое существо не спутало бы с
настоящим куриным яйцом, кроме самой курицы, впрочем, может быть, более
снисходительной, нежели неразборчивой и глупой. Рядом с безобразным
подкладышем оставалось после сидения курицы безукоризненное по форме,
исполненное законченности и даже изящества, полупрозрачное на просвет,
теплое, подлинное куриное яйцо.
Эту кадку нельзя было бы назвать огромной, если бы она была сделана из
многих дощечек, как все обычные кадки. Но она была выдолблена из цельной
липы и как таковая могла считаться редчайшей. Если бы воображение могло
дорисовать по кадке ту самую липу, то возникло бы вдруг широкошумное дерево,
рядом с которым (под которым) не только кадка показалась бы крошечной, но и
наш дом, возможно, выглядел бы игрушкой. А оно, зеленое и темное,
распространялось бы, подобно облаку, широко размахнувшись по небу ветвями,
каждая из которых годилась бы на отдельное взрослое дерево, и опираясь на ту
кряжистую нижнюю необхватную часть своего ствола, что и соблазнила потом
мастера, производящего кадки.
Нужно было и отпилить и выдолбить, и все это можно сделать, имея
инструмент и руки, но как терпеливо нужно было выдерживать дерево, чтобы
потом, на протяжении десятилетий, а может быть и целых ста лет, не появилось
ни одной трещины.
Кадка была тонкостенная и несколько волнистая по окружности. Может
быть, она сохраняла очертания живого ствола, может быть, ее все же
покоробило от времени.
Около дна проделана там была круглая дырка, затыкавшаяся деревянной
затычкой. Значит, с самого начала кадка была задумана не для солки огурцов
или квашенья капусты, а для того, чтобы наливать в нее какую-нибудь жидкость
(и выливать, ототкнув затычку). Входило в кадку, думаю, ведер сто.
На излете и на исходе, когда старики кое-как, лишенные своего прошлого
и без расчета на будущее, докоратывали свой век, эта кадка превратилась в
куриное гнездо, сначала действующее, а потом опустевшее, потому что и куры
перевелись. В углу двора, где она стояла, копилась и другая рухлядь. Кадка
оказалась погребенной под ней и снова объявилась на свету только во время
основательного ремонта дома (до которого по ходу этих заметок надо еще
дожить и дожить). Все гнилое (включая и стены) было изъято и выброшено.
Гнилушки образовали гору, и нам самим не сжечь бы ее и за десять лет,
поэтому мы бросили клич соседям, и они быстро все разнесли по своим дворам.
Однажды, идя мимо соседского дома, мимо Хеопсовой пирамиды из наших
гнилушек, я остановился как вкопанный перед нахлынувшим на меня
воспоминанием. На траве рядом с гнилыми бревнами стояла прекрасная,
тонкостенная, выдолбленная из цельного дерева, волнистая по окружности,
голубоватого цвета (серая, в общем-то, но все же голубоватая) липовая кадка.
Дна у нее, правда, уже не было, но дубовая затычка в отверстии, как это ни
курьезно, сохранилась. Эта затычка-то в первую очередь и всколыхнула мои
воспоминания, о которых я сам не подозревал в своей захламленной бесполезным
позднейшим хламом памяти. Тотчас я увидел, как руки деда осторожно