"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

раскачивают затычку (и уже начинают просачиваться сквозь раскачку золотистые
капли) и как, достаточно раскачав, дед решительно и резко отдергивает
дубовый кляп, порождая этим движением солнечную струю. Если была бы вода
или, скажем, брага, то струя ударяла бы далеко, крутой дугой, но жидкость,
густая и вязкая, никла от собственной тяжести. Она даже и не текла, а
ниспадала и там, где дотрагивалась до дна посудины, ложилась туда и сюда
толстыми прозрачными складками и только потом уж растекалась ровным слоем.
Спрашивается, почему же воскресла в памяти именно струя, а не просто
кадка, полная меду (тоже ведь внушительная картина)? Наверное, потому, что в
те времена мне по малолетству в кадку было не заглянуть, струя же лилась на
уровне моего роста, моего взгляда.
Я взял у соседа назад нашу кадку, хотя бы и без дна, поставил ее на
лужайке перед домом, и все вдруг увидели, какая она красавица.
Приходили крестьяне, трогали кадку ладонями, говорили:
- Да... теперь такой уж не сделают, давай хоть тыщу рублей. Стенки-то
какие тонкие, как бумага.
Стенки, конечно, были толще бумаги, пожалуй они были в толщину
человеческой ладони, но, значит при внушительных размерах кадки они
производили впечатление необыкновенной тонкости.
- Теперь и липы такой во всем государстве не найдешь.
- Дело не в липе. Первое дело - дерево нужно выдержать. Если бы ее из
сырого дерева выдолбили, разве бы она до сих пор дожила?
- Да... а сушить начнешь - потрескается. Опять никакой кадки не
получится.
- О чем вы говорите, мужики. Чай, тогда все делалось руками.
- Второе дело - руки. Где их возьмешь?
- Иван Васильевич помер. Тот, пожалуй бы, мог.
- То-то и есть, что помер...
Так стояла наша кадка на зеленой лужайке вроде музейного экспоната, но
вскоре нашлась и служба. Молодое деревце, посаженное перед домом, требует,
чтобы его оградили от неразборчивых козьих зубов. И вот получилась картина:
потерявшая дно, поседевшая до голубизны столетняя липовая кадка окружила и
взяла под защиту молодую нежную липку. Задумано было так, что пусть бы они
всегда оставались вместе. Да и как уберешь эту кадку лет через пять, когда
деревце подрастет и распустит крону. Однако в жизни получилось все
по-другому. Пьяный тракторист в темную ночь задел колесом, и кадке пришел
конец.
Но все же, пока она была цела, я успел рассказать детям, что во времена
моего детства именно эта кадка стояла у нас во пчельнике, полная свежим
медом.
Пчеловодческая дедушкина избушка (пчельник, омшаник) находилась тут же,
в саду. Точнее сказать, в сад выходила дверь пчельника, а само бревенчатое,
пропитавшееся запахами воска и меда, сухое и как бы глуховатое помещеньице
его покоилось внутри двора. Оно и лучше: никогда никакого ветра, не секут
дожди, не обвеивает метель. Было бы бесполезно прорубать окошко в темноту
двора, отсюда и получалась та некоторая глухота, которую всегда
почувствуешь, когда войдешь, бывало, с вольного света в уютный пчельник,
освещенный только тем, что открыта дверь.
Зимнего омшаника, то есть омшаника в зимнюю пору, я не помню. Там
зимовали пчелы, и был он закрыт. До верхнего косяка низкой двери, до иконки