"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

с изображением святого Власия, покровителя пчел, наметало чистого снегу. Но
летом и пустые рамки, висящие на стенах связками, наподобие баранок, и
плоские широкие ножи, и ароматные нежные листы искусственной вощины,
отлипающие один от другого с легким потрескиванием, и невесомые мертвые
пчелы - золотистый мусор, неизбежный во всяком пчельнике, и большие
деревянные ложки, которыми огребают летом привившийся на дереве рой, и много
еще всякого пчеловодческого инвентаря - все это было, писало самые первые
земные впечатления на чистых страницах начинающей перелистываться книги
жизни.
Резче другого фокусируется в памяти дымарь. Если даже он пуст и
холоден, все равно душистая порция воздуха выталкивается, когда нажмешь на
мехи, из темного железного носика. Края отверстия в бугорках нагара,
черного, маслянистого.
Белые сухие гнилушки закладывают в дымарь, нажимают и отпускают желтые
кожаные мехи. Сначала только бесцветное сипенье вырывается из железного
носика, да еще кое-какие мелкие крошки, пепел, оставшийся от прошлого раза.
Потом возникает синеватая, но все еще почти бесцветная струя дыма. С каждым
выдохом дымаря она становится синее, гуще, потом, когда примутся сами
гнилушки, будет как густое зеленоватое молоко. Вылетая из дымаря под
напором, она сначала прямая и быстрая, но от удара о воздух кудрявится,
превращаясь в витиеватое облачко.
И вот отец давал мне в руки дымарь и вел к улью. Привыкнуть было
нельзя. Каждый раз под ложечкой то противное и сосущее, что называется
страхом.
- Руками не маши, - учил отец, - если пчела будет ползать по тебе - не
тронь. Как тронешь, тут она и ужалит. А так - поползает и улетит. Ей ведь
тоже умирать-то без толку не хочется.
Дымарь у меня в руках. Отец идет впереди. С каждым шагом сильнее
холодит в груди. Но сделан последний шаг, и становится легче. Психология
страха всегда и везде одинакова. Разве не становится легче, когда, например,
осмелишься и прыгнешь в холодную воду?
Отец спокойно снимает крышку улья и кладет ее на траву. Обнажается
плотная, пропитанная до клееночной гладкости пчелиным клеем материя. Отец
приподымает угол этой материи, а я тотчас нацеливаю туда струю дыма. Но все
равно навстречу дыму из-под материи бурно, как вода из горшка во время
кипенья, клубком выпирают пчелы. Я дымлю и дымлю. Материя убрана совсем. Под
ней желтые рамки рядами и ворох копошащихся пчел. Отец вынимал рамку,
поднимал ее, а клубок пчел, облепивших ее, стряхивал обратно в улей.
Половина пчел падала и расползалась по улью, но половина вздымалась в
воздух. По моим рукам ползали пчелы. Они щекотно ползают также по щекам и по
шее, за ухом, по губе. Я не шевелюсь, я делаю, как меня учил отец. По его
рукам тоже ползают пчелы, путаются у него в бороде и тогда надсадно жужжат.
Это уже опасно. Это сигнал бедствия, тревога, призыв на помощь. Я вижу, как
одна пчела изгибает брюшко и колет руку отца около синей вздувшейся жилы.
Отец спокойно отрывает пчелу от руки, спокойно, туповатыми огрубелыми
пальцами выдергивает жало с крохотным комочком оторвавшихся внутренностей
пчелы. В тот же миг и мне обожгло запястье, потом шею. Я все еще креплюсь,
не бросаю дымаря, не бегу.
- Рассердились, - говорит отец. - Ступай, теперь я один...
Подойти с дымарем к пчелиному улью - пустяк по сравнению с задачей