"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

ярмарки, ни многолюдных гуляний, только гости в каждом дому и угощение
гостям. Тихие родственные застолья: чистые столешники, закуски, мясная еда,
графинчики, самовар во главе стола. И не двадцать верст до Брода, а одна,
кривая правда, верста.
Из боковых окон нашего дома видна зеленая луговина сельской улицы,
тележная, в две прорези от колес, дорога через эту зеленую луговину, а за
дорогой сама улица, то есть порядок домов, примыкающих один к другому. Перед
домами растут ветлы с округлыми, похожими на зеленые облака кронами. Из-за
этих-то крон и домов вид из наших окон ограничен. Ветлы и крыши загораживают
далекий просторный мир. Да тут еще и своя сирень, под самыми уж окнами
(подробнее о ней в своем месте), видимая из низких окон первого этажа только
коричневыми стволами, а против верхних окон, как раз раскудрявившаяся,
распушившаяся, протягивала к окнам яркие зеленые листья и яркие кисти цветов
и окончательно застила белый свет.
Но из окна дедушкиной спальни попадаешь взглядом в удачный прогалок
между ветлами и крышами (а сирени тут уже нет) и тотчас взглядом
оказываешься у горизонта, где из-за темной полоски леса показывается
беленький, заостренный наперсток церковки. Перед темной полоской леса земля
светится яркой зеленью озими, или ярким золотом нивы, или тусклым золотом
жнивья с крохотными крестцами, расставленными по полю, или черным бархатом
свежей пашни. Там-то, на этом поле, в прогалке между ветлами и крышами
далеко-далеко, как в перевернутом бинокле, можно бы сказать, если бы тогда
был у меня бинокль, и стояла всегда ветряная мельница.
Утром я, загадывая, подбегал к окну: крутятся крылья мельницы или
неподвижны крестообразные лопасти. В моем сознании эта мельница жила
величиной со спичечный коробок, поэтому, когда отец однажды подвел меня к
ней, испугало нарастание громады, по сравнению с которой все меньше и меньше
становились мы с отцом, и пришлось запрокидывать голову, чтобы охватить все
сооружение. Дверь в мельницу, казавшаяся из дедушкиной спальни точечкой,
дырочкой, летком в улье и даже меньше летка, превратилась в большую дошатую
дверь, а лопасть, будучи освобождена от запора, вдруг поплыла от меня чуть
ли не в облака. В бревенчатом и тесовом великане, чья крыша подернута ярким,
как яичный желток, плотным лишайником, как мне было узнать мою ежеутреннюю
игрушку?
Деревня Брод была следующей после Караваева географической точкой (а
хотите, так перед ним), к которой тянулась в моем младенчестве от нашего
дома прямая линия связи. Эта линия была бы прямой, если бы я теперь выдумал
чертить лучевую схему: наш дом в середине вселенной, от которого, постепенно
отходя в разные стороны, осваиваешь земное пространство. Само село, сад,
огород, залог, речка и ближайший лесочек, как говорится, не в счет:
разбираем лишь другие населенные пункты. Что же брать, если не отчий дом, за
центр вселенной и с какого боку, с какого краю в противном случае помещать
на белом листе вселенной себя? Только такой и может быть схема: твой дом и
ты сам в середине листа, а от тебя уж и от твоего дома пусть разбегаются во
все стороны схематические лучи: один в Караваево, другой на Брод
(коротенький лучик), а дальше мало ли как пойдет дело. До Албании, до
Парижа, Лондона, Вьетнама, Болгарии, Варшавы, Будапешта, Франкфурта-на-Майне
и Кельна и Мюнхена, до Памира, до Тянь-Шаня, Карского моря, Нижнеколымска и
Якутска, до Киева, Ленинграда, Кишинева, Тбилиси, Еревана, Баку, Душанбе,
Ашхабада, Самарканда и Бухары, Тобольска и Тюмени, Копенгагена и Нью-Йорка,