"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

Сан-Франциско, Лос-Анджелеса, Сан-Диего, Вашингтона, Мичигана, Марселя и
Ниццы, Экс-ан-Прованса и Страсбурга, Гренобля, Бристоля, Белграда, Праги,
Братиславы, Любляны, Канзас-сити, Чикаго, и Стокгольма, Гетеборга и Пекина,
Бордо и Дрездена...
Невероятной кажется та пора, когда на девственном листе моей жизни
существовало два отходящих лучика - в двадцать верст и в одну версту.
Да только ли в верстах дело. Может быть, я теперь, если бы расставилось
все опять на земле на свои места - и Караваево, и Брод, и мельницы водяная с
ветряной, и отец с телегой, и мать, и все мои сестры и братья, и дом, и дед,
и весь обиход, и успенская ярмарка, и вокруг Россия в том еще нетронутом
виде, и журавли на горохах, - может быть, я за то, чтобы проехать по той
России на телеге до Караваева, отдал бы всю теперешнюю схематическую паутину
лучей, со всеми Кельнами, Лондонами и Парижами, а осталась бы мне только
тропинка среди травы, в прогон, с крутой зеленой горы прямо к быстрой
хрустальной речке, через которую в ольховой зеленой тени положено желтое,
плоское сверху бревно с гладким поручнем - лава. Взрослые идут по ней прямо,
лицом вперед и держась за поручень одной рукой, а мне приходится
передвигаться боком, неудобно переставляя ноги одна за другую, и за поручень
держаться обеими ручонками, поднимая их вверх. А отец в это время держит
меня за шиворот, так, чтобы я не чувствовал его руки и переходил через речку
как бы самостоятельно, но все-таки и сорваться бы с лавы тоже не мог.
Да, это только на схеме линия до Брода была бы прямой. На самом же
деле - витиеватая земная тропинка, в прогон, мимо залогов, по крутой горе
вниз, мимо елового и соснового леска с можжевеловыми кустами, выбежавшими из
него на зеленый откос горы, через эту вот лаву, а дальше через широкий
ровный луг до бродовских огородов, а потом уж и домов. И всю деревню надо
пройти под окнами, потому что дом Григория Ивановича и Пелагеи Николаевны
самый крайний, последний с того конца. За ним опять зеленая луговина, опять
(повторю) нетронутая еще в те годы Россия.
В доме Григория Ивановича и Пелагеи Николаевны умели потчевать.
Григорий Иванович гоголем ходит вокруг стола, зорко наблюдая порядок, и у
самого постоянно лафитник в правой руке.
Это был низкорослый кряж, крепкий старик с седой короткой, но широкой
бородкой, которая, как ни была коротка, загибалась кверху. Он ее все время
поддевал тыльной стороной левой кисти от кадыка вверх.
Поддевая бородку, Григорий Иванович встряхивал и головой. Иногда от
этого характернейшего движения оставалась только вторая его часть, то есть
встряхивание головой и бородой, а рука не участвовала. Если рассказывал
что-нибудь Григорий Иванович, то особенно выразительно встряхивал головой и
вскидывал кверху короткую, крепенькую бородку. Одет он в холщовую просторную
рубаху, подпоясан крученым пояском, а с пояска на веревочке спускается
гребешок: классический дед - пиши картину.
Пелагея Николаевна, повязанная в светлый платок горошком, но в темном
(коричневом, может быть) платье, не умолкает:
- Кушайте, гости, кушайте. Вот студень, вот заливное, вот баранина...
Через несколько минут опять:
- Кушайте, пожалуйста, кушайте - грибочки, рыжички соленые, зайчатина,
кушайте...
Эта зайчатина, темно-красная, мелко крошенная на тарелке, да еще яркие
рыжики, не потерявшие своего натурального цвета при умелой солке, да еще