"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

расписанной зале не больше двадцати квадратных метров. Наверное, даже
меньше.]

Она, расписанная, казалась мне сказочным дворцом, настолько не была похожа
на все, что можно было увидеть и что я видел в действительности во всех
других деревенских домах.
Третье, что поразило тогда меня и запомнилось, это охра. Сам дом
снаружи, крыльцо, полы, лесенка из сеней во двор о пяти ступеньках, поручень
этой лесенки - все было выкрашено в чистую, яркую, плотную, глянцевитую
охру. Такую охру, как бы полированную, производящую по гладкости и крепости
впечатление слоновой кости, я встречал потом только на хороших русских
иконах.
Все это - и добротная, прочная краска, и лилии с кувшинками на стенах и
на потолке залы, и чистый луг с пригорком в окнах - все это вместе создавало
ощущение неправдоподобности, игрушечности, что ли. Сейчас поиграем, побудем
в игре и вернемся в нашу реальную, деревенскую действительность.
Двор по чистоте и прибранности не уступал дому. Земляной пол утрамбован
и всегда подметен. Ни мусоринки, ни соломинки, валяющейся тут, и это на
деревенском-то дворе! Сбруя сверкает начищенными бляшками, в хлевах у
коровы, у свиньи, у овец, у лошади чистая, желтая солома. Каждая вещь -
хомут, вилы, метла, тарантас, дуга, коробица, ведерко с колесной мазью,
лошадиная щетка и гребень, топор и всякая, всякая мелочь знают свое
определенное место.
И у нас тоже дом и двор. Но семья - десять человек детей, вместо
единственного взрослого сына, но все как-то у нас немножко расхлябано и
подзапущено по сравнению с этим игрушечным идеальным хозяйством. То ли все
строилось на вырост хозяйства, то ли часть хозяйства уже утекла ко времени
моего детства, но все как-то у нас выглядело широковато и разбросанно. Даже
по мелочам. У нас в доме могла быть полка, на которой навалено издавна и
пылится бог знает что: склянки, банки, ненужные вещи. Мог быть шкаф в сенях
с такой же свалкой ненужных вещей, а то и целый чулан. Про чердак уж не
говорим. Там были и раскапывались мною целые пласты прежней семейной
цивилизации. У Григория Ивановича ничего подобного быть не могло и не было.
Ни одной лишней вещи, ни одной вещи, которая не знала бы своего места. Мать
моя, Степанида Ивановна, управлялась кое-как, обихаживала семью и хозяйство,
катала чугуны и корчаги в печку (корм, пойло, еда), а там - огород, гряды,
стирка, полоскание, полевые работы, болезни детишек, убрать свеклу, капусту,
огурцы... Недаром, когда она уже лежала в гробу, я обратил внимание, впервые
увидел, что ее обручальное кольцо на пальце все сносилось и стерлось до
тонкой фольги и на чем только держалось. Неудивительно, что если ее хватало
на все главное (тащить, волочить семейный домашний воз), то, может быть, на
идеальный порядок в доме, так, чтобы нигде ни пылинки, ни мусоринки, а
только чтобы сверкающая охра, на это Степаниды Ивановны могло уже не
хватить.
А отец, Алексей Алексеевич... Лошадь, пахота, бороньба, возка снопов,
молотьба (да еще эти заводишки), да еще и характер Алексея Алексеевича. В
последние уже годы, как бы ни пилила его Степанида Ивановна, как бы ни
внушала ему, что зима на дворе, а дрова не запасены, всегда и неизменно
отвечал, лежа за перегородкой: "Ладно, без дров не будем".
Впрочем, тут я могу немного и ошибиться и, как говорится, сместить