"В.Солоухин. Смех за левым плечом" - читать интересную книгу автора

акцент. Возможно, что свой дом и двор я вижу памятью в более поздние
времена, когда действительно все сошло уже с рельсов, а не в годы самого
раннего моего детства, когда и наше хозяйство было организовано и
упорядочено не хуже, нежели у Григория Ивановича.
У него была очень высокая белоногая лошадь Чайка. Гнедая, с белой
звездой на лбу. Запрягал он ее во дворе при закрытых воротах, садился в
саночки. Потому что, когда ворота распахивал сын или Пелагея Николаевна,
можно было и не успеть сесть в саночки: с места неудержимо брала Чайка, и
только бубенчики да шаркуны затихали вдали.
Потряхивая бородкой и головой и то и дело подбивая бородку снизу вверх
тыльной стороной левой ладони (а в правой держа лафитник), Григорий Иванович
рассказывал гостям, как у него однажды украли Чайку.
- Да... пошел я утром за лошадью... на залоге привязана была... цепь на
месте, а Чайки нет... следы... сапоги... Земля сырая, все хорошо видно, а
тут дорога, река... Концы в воду. В наших местах искать бесполезно... Чайка
не иголка, второй такой лошади в мире нет... да... я по конным базарам...
да... Юрьев-Польский, Кузьмин монастырь, Суздаль, Владимир, Гаврилов
Посад... где конный базар - я туда, где ярмарка - я туда, два года по всем
ярмаркам и базарам, ни одного не пропустил, да... и вот вижу... в телегу
запряжена, все чин по чину - моя Чайка... Ну... я тихонько сторонкой в
милицию, так и так - моя лошадь. Пришли мы с милицией на базар. Хозяин
Чайки - ничего не знаю, говорит, моя лошадь. Ничем не докажете. Милиционер
отвел нас обоих за тридцать шагов и спрашивает у того: "Как зовут лошадь?" -
"Пальма", - отвечает тот. "Зови", - велит милиционер. Тот начал: "Пальма,
Пальма", а Пальма и ухом не ведет. "Теперь ты". Я как крикнул: "Чай-ка!" Как
она голову вскинет, как заржет на весь базар, да так радостно, привязь
оборвала и прямо с телегой - ко мне... Ну, дело ясное... распрягай, хозяин,
приехали...
Не думаю, чтобы с чувством глубокого удовлетворения и исполненного
долга отдал потом эту Чайку Григорий Иванович на общий двор (то есть, вернее
сказать, в сарай, превращенный на скорую руку в общий двор), в колхоз, где
вместе с другими бродовскими лошадьми вскоре и укатали сивку крутые горки.
Ветряк Григория Ивановича был не простой мельницей, где мелют муку, но
маслобойкой. В то время в наших местах еще сеяли много льна. И не в том
дело, что сеяли (посеять и теперь можно), а в том, что крестьяне этим льном
до последнего семечка и до последнего стебелька распоряжались сами. Не надо
было его никуда и никому сдавать или в принудительном порядке продавать. Из
льняного семени, мелкого, шелковистого, крестьяне, если была возможность,
делали масло, оно называлось тогда не растительным, не льняным, но просто
"постным", в отличие от коровьего, сливочного, топленого, русского. Так и
говорили: поедешь на базар, купи постного масла.
Я не знаю условий, на которых работала маслобойка Григория Ивановича.
Наверное, он брал за производство масла некоторую его часть, и в этом
состояло его предпринимательство (ужасно не хотелось бы употреблять здесь
словечко "бизнес"). А скорее всего, даже и не так, но было известно, что из
пуда семени получается, скажем, пятнадцать фунтов масла и двадцать пять
фунтов избойны (жмыха). Десятую часть - мельнику за работу. В этом случае
можно и не ждать, когда истолкут именно твое семя. Привез два пуда семени,
забирай, что тебе полагается. А если старушка какая-нибудь наскребет у себя
толику в пять горстей, все равно унесет в бутылке свою долю.