"В.Солоухин. Рассказы разных лет" - читать интересную книгу автора

летнего дня, когда позолота от заходящего солнца тихо светится и на траве, и
на облаках, и на самой колокольне и когда дивная, как бы подоблачная
музыка - в тон этой легкой теплой позолоте.
Так и прошло немало лет. Колокола трудились на совесть и потихоньку
гордились собой. Им сверху было видно, что есть дома, где любят гармонь и
балалайку, и есть дом за липовым парком, где играют по утрам на похожей на
лебедя золоченой арфе.
Колокольную музыку любили слушать и слушали все. Для этого не нужно
было идти в тот или этот дом. Да будь ты хоть в лесу, катайся на лодке, паши
землю, собирай на лугу цветы, иди в задумчивости полевой межой - всюду
услышишь колокола. Ни приглашения в концерт, ни билета, ни званых, ни
избранных. "Самая всенародная музыка" - вот так думали о себе колокола и
были правы. Если бы они более поднаторели в разных мудреных словечках, то,
вероятно, они думали бы про себя, что они самая демократическая музыка. Но
никто ни разу не произнес такого слова на колокольне в селе Семендюкове -
откуда же было научиться.
Так прошло немало лет. Но однажды в судьбе колоколов произошла
перемена. Где-то вдалеке, конечно, от села Семендюкова, потому что в
Семендюкове они никому не мешали, решено было колокола казнить: сбросить их
с колокольни, вырвать им языки, предать избиению и раздроблению на части, а
затем и части эти предать огню.
Никакого преступления не знали за собой колокола. Они бы, может быть, и
закричали от возмущения, но не нашлось никого, кто помог бы им тягостно,
по-колокольному возмутиться.
В этот день у входа на колокольню было шумно. Семендюковские женщины
толпой загородили вход и старались не пропускать на звонницу незнакомых
людей с веревками, с молотками, с клещами и с другими орудиями истязания и
казни. Но приговор есть приговор, хотя бы он был несправедлив или даже
преступен. Люди с веревками в конце концов зашли на звонницу, а дверь
заперли изнутри, чтобы никто уж больше не мешал им.
Дальнейшее было похоже на страшный сон. Минутное злорадство нашего
колокольчика, что троим им ни за что не справиться с медной громадиной в
двести семьдесят пудов, развеялось очень быстро. Казнители были мастера. Они
укрепили какие-то колеса и колесики, продели через них веревки, под колокол
подложили наклонные скользкие бревна, окно у звонницы выщербили ломами,
иначе не пролезть бы широкому, статному красавцу колоколу.
К полудню, когда солнце перешло к проему западного окна, колокол
опустился на бревна и соскользнул вниз. Во время полета он перевернулся и
ударился о землю своими глухими проушинами, прободав землю более чем на
полметра. Но он не раскололся. Тогда стали кидать на него двухпудовую гирю,
привязанную к веревке. Гиря била о края колокола, откалывая от него куски,
серебрящиеся на изломе. Била она и по тонкой красивой вязи, говорящей о том,
что колокол пожертвован крестьянином села Семендюкова Тимофеем Васильевичем
Красненковым.
С мелюзгой, то есть как бы с колокольными детишками, расправиться было
легче. Брали в руки (словно ребеночка за ногу) и отшвыривали подальше от
окна звонницы. Описав дугу и успевая жалостно блямкнуть, колокольчики
шлепались на землю. Два из шести ударились о большой колокол и раскололись
пополам, один упал на землю краем и тоже раскололся. У нашего колокола
зашлась душа, когда замахнулись им над бездной, потом засвистело в ушах. Мир