"Сергей Соловьев. Прана " - читать интересную книгу автора

обратно. Нога распухла, побаливает, возвращаемся.
Сидим у костра, рассказывает о тантре, которую практикует почти
тридцать лет. И вдруг, спешившись с высого слога и с каким-то мальчишьим
лукавством глядя на нас исподлобья, произносит: "А спорим, что вы четырьмя
руками в течение получаса не опустите мой лингам!" Смеркалось. Мы не
спорили. Насилу простились, пообещав навестить его утром. Неловко оставили
на камне немного денег.
- Как ты думаешь, - спросила она, идя за мною, подсвечивая фонарем
тропу, - что было бы, останься мы на ночь в пещере? И почему он так
настаивал? Думаешь - это? А может быть, просто тоска по людям, слову? Или
совсем просто - деньги?
Я не ответил, все еще представляя себе эту тантру втроем, а потом
подумал - может быть и четвертое: не его одиночество, а наше, и его к нему
чуткость.
- А знаешь, - сказала она, - я видела его лингам. Когда он, сидя на
корточках, мыл посуду. Так, ничего особенного.
Тропа вильнула вдоль излучины, и, огибая скалу, мы снова услышали этот
голос, этот птичий вой, срывающийся на клекот. Он все еще сидел у реки на
камне, запрокинув голову.
Амир сказал нам, кто это был: агори. Гори - смерть; а - против,
посредством, сквозь. Тот, кто работает напрямую с энергией смерти.
За неделю до нашего приезда он, Амир, в числе других свами и садху, был
свидетелем ухода из жизни одного из этих... Говорить об этом нашим языком,
растущим из наших извилин, - как? Он полностью - на глазах -
дематериализовывался, сжимаясь в пульсирующую огненную каплю - она
растягивалась и рвалась на две: одна - дугой уносилась в небо, другая - с
шипением гасла в траве. Вон там, - сказал он, топя зубы в сочной манговой
плоти, и указал на зеленый склон за рекой.
Напротив этого склона, перейдя реку по подвесному мосту и свернув в
узкую улочку, мы через несколько шагов оказывались у себя дома - в ашраме,
сквозь который эта улочка и проходила, деля его на две половины.
Одна (с той незабудочно-млеющей, купоросно-субтильной побелкой в
сновидческих высолах и островках, и размывах мелеющей дали, от которых так
обмякала Ксения, чьи глаза, когда она открывала их на излучине долгого, как
Ганг, поцелуя, казались плывущим продолжением этих призрачных стен) стояла
фасадом к улице, где в тени, под широким балконом ашрама, подремывали на
расстеленных на асфальте ковриках баба.
Другая половина ашрама - та, в которой мы жили, стояла спиной к ней, а
лицом и раскинутыми крыльями двух просторных комнат - как бы взлетала с
крутого откоса к Гангу, откуда крылья эти были видны сквозь защитную сетку,
облепленную обезьянами, перелетавшими на нее с хоровым гиком с соседнего
баньяна, роняя и подхватывая на лету младенцев, еще не опушенных, со сдутыми
карими личиками, наполненными печальными до краев глазами.
Эта белая арматурная сетка лишь подчеркивала прозрачную воздушную
анатомию крыльев, меж которыми - в зыбком фокусе от подрагивающих солнечных
пятен сквозь листву - располагался внутренний дворик с притихшим мраморным
полом и худенькими застенчивыми колоннами, всегда - где бы ты ни стоял -
расходящимися от тебя и как бы замершими на полпути.
Наша комната - в левом крыле. В дощатую обшивку высокого потолка мы
вбили гвоздь и подвесили москитную сетку, подоткнув свадебный полог ее по