"Сергей Соловьев. Прана " - читать интересную книгу автора

Под номером 1 - не существующая в природе ни по цвету, ни по вкусу
вязко-воздушная суспензия, стакан с которой, если его не держать покрепче,
вознесся б к небу. Сколько б я ни смотрел, как готовят эту амброзию,
божество ее ускользает от пытливого взгляда. Все, что вижу: ладони, плод
манго, кухонный нож, допотопный сокоотжимник, лед, молоко.
Пьешь: долгий закатный, в себя погруженный луч бабьего лета, стоящий
над тихим дремучим прудом.
Пьешь тайну, семеня под собою ногами, отдаляющимися от земли.
Самое невыносимое из этих чудных мгновений творят в сумрачной лавке,
вдвинутой открытым задником в Ганг. Садишься под низким матерчатым сводом
над проплывающими цветочными блюдечками с затепленными свечами, подносишь к
губам эту топленую ворожбу, и не ясно уже - кто мимо кого проплывает.
Но жажду этим моголем нимбов не утолить. Да и больше стакана не выпить.
А вот тростниковый мозг - это на каждом шагу.
Тележка. У края - курганчик карликовых лимонов и под вздыбленной
влажной простынкой - мята в обнимку с джинжиром. На другом краю - пук
столбнячного тростника. В центре - роторный кафка; зубчатые тиски в виде
двух колес, приводимых в движенье колодезным рычагом.
Кафкавед выбирает две метровые палки и, вращая рычаг, трощит их,
протягивая между колесами. Мутные слезы стекают по желобу в жестяное корытце
со льдом.
Затем он сгибает их вдвое, защемив между ними зелень с лимоном, процесс
повторяется, завершаясь в четвертом колене; сухой бездыханный мотлох
отбрасывается в корзину.
Жадный стакан упоенья. Слезы пустыни.
Джаянт нам пить не советовал, морщась: dangerous, низовая культура.
И - номер 3: дикорастущий звенящий плод, похожий на нашу айву. Сок из
его деревянной вяжущей плоти хорош не потому, что хорош для желудка, а
потому, что ядрен, буратинист.
Обед мы заказывали, предавшись ассоциативному чтению меню, написанного
на хинди. Я выбрал малый кофта, Ксения ткнула палец в нечто непроизносимое,
вызвавшее в памяти щетинистый гвадалквивир автомойки. Пить - по стакану
ласси, то есть попросту простокваши; из страницы ее вариантов выудили
единственный не фруктовый. Кухня с жаровней, как водится здесь, выпростана
на улицу - под вздрагивающие ноздри разворачиваемых носов. На столе кувшин
сырой простоволосой воды и железные морские стаканы. Ксения отодвигает свой.
Вносят кофту: в плошке - чернявое озерцо с вязнущими в нем по грудь
тушеными овощами. Если сверху взглянуть, отдаляясь: разинутые зевальники
густо-сливого табунка бегемотцев, томящихся в грязевой жиже. К ней, на
отдельной тарели, девственный рис, крупный, девонский.
У Ксении - огромный румяный рулон, еще перешептывающийся изнутри - на
хрустящем санскрите? На палевом пали?
Напали руками и съели.
Второй подвесной мост - километрах в пяти-семи вниз по течению от
первого. Но улочка, идущая от него, заметно выхолащивается уже за первым ее
поворотом, превращаясь в почти пустынную дорогу, отвильнувшую от реки, и
пробуждаясь лишь на подступах ко второму.
Эта дорога войдет в нас как теплая слепота наших ночных возвращений.
Со стороны гор вдоль дороги - руины стены, за которой тянется манговая
роща с сидящими на ветвях мельхиоровыми обезьянами с августейшими голубыми