"Сергей Соловьев. Прана " - читать интересную книгу автора

очами - это логи, в отличье от рыжих бандер
(мичуринские бандерлоги Киплинга), и затепленными в глубине рощи
редкими окнами оседлых садху.
Со стороны реки - дикий сад. Днем под деревьями сидят баба, медитируют,
пьют чаек, дремлют. К вечеру разводят перемигивающиеся костерки, беседуют.
Молча.
В тот день, купив фрукты, мы свернули с дороги на тропку в сад.
Ствол баньяна; к нему привязан кусок фанеры, на ней - красной краской:
"Уютный уголок. Внезапное Просветление". И стрелка к домику у скалы за
листвой.
К реке спустились. Сидим, глядим - год, сто, югу - на воду, на тот
берег - высокий, с открытым окном нашего дхарамшалы и ржавой бочкой за ним,
где плещутся эти - отсюда незримые - неопушенные баптисты.
Глядим, не заметив, что мы давно уже не одни. Перед нами, на камне,
охваченном мутным потоком, лежит девочка лет семи и, прильнувши губами к
воде, по-кошачьи лакает и, приподнимая голову, смотрит на нас, заводя за
спину волосы со стекающей с них водой, и вновь опускает лицо и, притапливая
его, смотрит под воду.
Другая сидит на берегу, смотрит в небо и - краем глаза - то на нее, то
на нас.
Слева, перемещаясь за отступающей тенью от валуна, худенький седовласец
машет приветливо обмылками рук.
И - валкий теленок, зайдя со спины, кладет свою морду с ползущим
слюнявчиком мне на плечо, между нашими головами.
Я подтягиваю к берегу веревку с утопленным солнышком, нарезаю его на
дольки, на шестерых.
История такая. Сердце Сати (Парвати), жены Шивы, разрывается между
враждующими мужем и отцом. Разрывается буквально. Мертвое тело ее
Шива берет на руки, прижимает к груди и ни на миг не расстается с ним -
ни в миру, ни в битвах, ни в медитациях. Годы спустя Вишну, стремясь утишить
его печаль, рассекает тело Сати-Парвати золотым диском на мелкие части и
взметает к небу; возвращаясь на землю, они расцветают садами - Бхаратом,
Индией, родиной тех, кто живет на разрыве сердца, на женщине, на любви, на
сломленном боге творенья и разрушенья.
Ночь. Лежим валетом, заложив руки за голову, на корме вросшего в песок
баркаса, глядим на звезды.
- Ты кто? - говорю я, и этот вопрос тут же отбрасывает меня во тьму по
обе стороны от себя. Туда, на тот свет, где заходит солнце, к той нашей
первой ночи, когда, очнувшись, не открывая глаз, дохнул в ее щекочущую прядь
за ухом этой же полушуткой: "Ты кто?"
И она, приподнявшись на локте, долго смотрела в меня, в мои
полуприкрытые веки, молча. Пока я не взял в ладони ее маленькую акварельную
голову и не приблизил к губам.
А на голом полу - от стены до стены - зыбко белел замкнутый круг наших
догоревших имен. 14 букв, 111 талых свечных огарков.
И, между буквами, в матовых полупрозрачных наперстках - вода и вино,
красный и белый. Парами. Лежащими на боку, в смешанных лужицах.
А внутри круга - припавший к полу, съежившийся обгорелый половичок.
А над ним - черная картонная луна, подвешенная к потолку на нитке.
И когда мы вчера (вчера?) в новогодний час вошли в этот плывущий