"Всеволод Сергеевич Соловьев. Жених царевны ("Романовы: Династия в романах") " - читать интересную книгу автора

благовременным.
Въезжая в Копенгаген, Проестев и Патрикеев никак не ждали дурного
приема, а между тем их встретили далеко не ласково.
Вольдемар и Краббе вернулись крайне недовольными, и все, о чем они
рассказали Христиану, раздражило короля. О докончании и он мало заботился,
но он признал придирки московских бояр доказательством того, что царь
передумал и не желает больше выдавать своей дочери за Вольдемара. Между
тем ведь это было теперь единственным интересом в сношениях с московским
государством.
Узнав о приезде русских послов, Христиан даже рассердился и отдал
приказ не оказывать им никаких знаков внимания. Однако все же им была
назначена у него аудиенция.
Христиан принял их в аудиенц-зале с большой торжественностью, которая
сразу смутила москвичей.
Проестев и Патрикеев не без робости подошли к трону и встретили
равнодушный взгляд короля. При их приближении он не переменил своей
небрежной позы и только едва заметно кивнул им головою.
Они, запинаясь, по обычаю, сказали, что великий государь велел королю
поклониться, про свое здоровье сказать и брата своего здоровым видеть.
Вот толмач перевел королю эти слова, конечно, король сейчас встанет и
в свою очередь спросит про царское здоровье. Но король не встает, молчит,
послы не знают, что им делать. Они испуганно переглянулись, побледнели, в
руке у Проестева дрожит царская грамота. Он должен подать ее королю, но
может ли он подать, когда король не встает с места и молчит? Может ли он
перенести такое оскорбление царского величества?
Он обеими руками ухватился за грамоту, будто боясь, что ее силой у
него вырвут, и весь вспыхнул. Пусть его убьют на месте, но он не отдаст
грамоты, пока король не встанет.
Нельзя же, однако, так стоять и ждать - надо говорить; и вот Проестев
собрал последние силы, взглянул на Патрикеева, молчаливо прося его
поддержки, и, едва ворочая языком, объявил, что он ждет исполнения обычая.
Толмач перевел. Король медленно произнес несколько слов, но, говоря,
он обратился не к послам, а к своему канцлеру, и уж тот повторил слова
его, глядя на послов.
Толмач перевел, что король рад слышать про здоровье своего брата,
царя московского.
И Проестев и Патрикеев оба вздрогнули. Робость их и смущение прошли,
голос Проестева окреп, и он с большим достоинством ответил:
- Наш великий государь про королевское здоровье спрашивал сам, никому
того не поручая, и спрашивал вставши.
Услыша слова эти, король сделал нетерпеливый жест, горделиво откинув
голову, и сердито спросил:
- Как наши послы были у вашего государя, то что им у вас делали?
- Когда ваши послы были у нашего государя, то государь наш у вашего
королевского величества чести не умалял, а мы теперь видим тому
противное! - звучным голосом произнес Проестев.
Он выпрямился и глядел прямо в глаза Христиану с таким выражением,
какое могло смутить кого угодно.
Король сообразил, что действительно зашел уж слишком далеко, и вдруг
встал, снял шляпу и спросил про царское здоровье.