"Владимир Соловьев. Похищение Данаи " - читать интересную книгу автора

Данае. Мне кажется все-таки, что доморощенный психоаналитик пошел по ложному
пути, игнорируя конкретный объект моей страсти и навязывая мне стереотип.
Патологией он полагал, что я вожделею к рукотворной, а не к реальной
женщине, так ни разу не удосужившись сходить в Эрмитаж и взглянуть на Данаю
самолично, чего я больше всего боялся. А будто страсть к живому объекту не
навязчивая идея? Преувеличенное представление о различии между женщинами,
как сказал бы мой здешний кореш Никита, когда-то коллега по Эрмитажу. Я
заведовал оружейной палатой, а он корпел в реставрационных мастерских, где я
впервые увидел запретные тогда полотна Кандинского, Малевича и Шагала - их
доставляли сюда из музейных "могильников" на барабанах и осторожно
разматывали, чтоб привести в порядок. Никита обитает там по ею пору
(странно, что его не оказалось на вернисаже). "Будто у нее меж ног что иное,
чем у всех остальных!" - с пеной у рта доказывал этот иконоборец. Прошу
прощения за его цинизм, потому что как раз я думаю наоборот. Влюбленность -
всегда недуг, на кого ни направлена. Впрочем, мне без разницы, если читатель
сочтет данное сочинение записками сумасшедшего. Да хоть бы и так! Я бы
подзаглавил их как "записки тайного влюбленного", а на обложку вынес ее имя
вместе с репродукцией величайшего в истории мирового искусства шедевра.
Короче, когда, уже в эмиграции, чтоб облегчить себе муки одиночества и
утешить смертельную тоску, я взялся за самопсихоанализ, то, минуя
формальную, то есть мнимую неодушевленность моего сексуального объекта,
напрямик занялся вопросом, почему именно Даная, а не кто другой из
многочисленных женских ликов Эрмитажа. Вот здесь и подоспела трагическая
история с мерзопакостным вандалом-насильником, у которого выбор был в тысячу
раз больше, чем у меня, - ведь он уж точно не сексуальный маньяк, а
литовский патриот, для которого уничтожение художественного объекта было
актом политического протеста и борьбы. Так почему ему было не грохнуть об
пол какой-нибудь там бесценный сервиз Екатерины Великой либо спалить мадонн
Рафаэля с Леонардо, да хоть трахнуть древнеегипетскую мумию? Так нет же-в
годовщину оккупации Литвы Красной Армией он прямиком идет к моей Данае,
втыкает нож в ее лобок и обливает серной кислотой, безнадежно, по слухам,
уродуя. Его, как магнитом, тянуло именно к "Данае". Выходит, даже он,
несмотря на узколобый политический фанатизм и сам того не сознавая, попал в
силовое поле этой великой картины, которая есть художественный и сексуальный
объект в их таинственном единстве. В результате моя красавица оказалась в
эрмитажном госпитале, а точнее, в реставрационных мастерских, и я как раз
подоспел к ее выписке оттуда. Понятно, в каком я был состоянии, когда
занавес наконец раздвинули и, пользуясь своим ростом (метр восемьдесят пять,
точь-в-точь - какое совпадение! - высота картины), я вперился поверх голов
высшего питерского клира в мою красавицу.
Она все та же, ничуть не изменилась, время не властно над ней, что б
там ни говорил тогда самозваный психоаналитик, пытаясь излечить меня
указанием на возрастную разницу между нами в три с половиной столетия. Но и
я как был подросток, так и остался, судя по моей однолюбой страсти. Забыл
уточнить, что по-настоящему осознаю и помню себя именно с той первой
встречи, когда под монотонный бубнеж училки глядел, не отрываясь, на мою
нареченную, пока мое тело не сотряс первый в жизни оргазм. И вот теперь -
спустя столько лет! - сам факт ее неизменяемости приводит меня в содрогание.
Изменилась не она, но окрестная среда, в которой она теперь обитала, -
огороженное вокруг нее пространство и пуленепробиваемое стекло, которое