"Владимир Соловьев. Матрешка" - читать интересную книгу автора

русской - впервые. С ней я узнал все бездны семейной жизни, о которых не
подозревал, полагая их достоянием классической литературы (не только
русской). Другими словами, до встречи с ней вел вполне сносное вегетативное
существование, как большинство моих соотечественников, которые, достигнув
экономического предела, утратили заодно вкус к жизни (не только к любовной),
и, подобно им, считал такое существование самодостаточным.
Ну в самом деле, если человек никогда не пробовал настоящей пахучей и
сладкой земляники, то вполне может обойтись тем водянистым и безвкусным
суррогатом и узурпатором ее имени, который продается в наших супермаркетах
(увы, и в европейских уже тоже). То же самое с помидорами. А тем более с
любовью, которую у нас подменили секс и семья. У меня была прежде теория,
что с помощью литературы и искусства мы добираем трагизм, которого нам
недостает в обыденной жизни. Оказался не прав. А что, если это и есть
настоящая любовь, что описана в романах? Не знаю. Кого-то Лена мне
мучительно напоминала, и, как ни бился, так и не понял кого. Словно она не
из жизни, а из какой-то классической книжки. До встречи с Леной не
предполагал даже существования такой нереальной любви в реальной жизни.
Точнее - не до встречи, а до женитьбы. Еще точнее: какое это горькое,
мучительное, испепеляющее чувство, до меня дошло только спустя шесть лет
после женитьбы, когда нас с ней закрутило и понесло.
Что для меня Лена - понятно: возврат молодости, которой в молодости я
не вкусил или вкусил недостаточно из-за мормонства. Либо будучи Мозгляк, как
она меня однажды в сердцах обозвала. Последний всплеск сексуальности, искус
забросить под занавес еще одно семя в вечность, что и удалось: Танюша.
Похоть без потенции, точнее - с нечастой потенцией: в моем возрасте любовные
вспышки, как и эрекция кратковременны. Страх смерти и одиночества, желание
человечьего тепла, как у зябкого под старость Давида в объятиях юной
сунамитянки. Ни с одной из прежних своих жен не спал в одной постели,
стесняясь верчения, пуканья и прочего, и только с Леной, только с ней,
впервые, ночь напролет, чаще всего без секса, просто так, чтобы слышать ее
спящее дыхание. Любил ее безжеланно, но и желанно тоже - она продлила мою
сексуальную жизнь, однако именно с ней я впервые понял, что неистовствовать,
ревновать, сходить с ума не обязательно по велению плоти. Так можно
договориться до того, что самые страстные натуры - кастраты и импотенты. Кто
знает? Не принадлежу ни к тем, ни к другим.
А что для нее я? Пропуск в Америку, чтобы не застрять на всю жизнь в
эмигрантском гетто? Не обольщался: пускай моложав и спортивен, да еще
профессор, а она студентка - классическая формула мнимой любви, но даже ее
вроде не было. И мук в моем прошлом особых нет, за которые бы она меня
полюбила; скорее, усложняя все того же Отелло, это я ее люблю, ненавидя все
сильнее за те муки, которые она мне причиняет, а она меня - сострадая моим
мукам, коим она же и первопричина, пусть и без вины виноватая. Формула
мазохизма или мученичества, что, впрочем, одно и то же. К примеру, ранние
христиане, тот же Св. Себастьян. Или как в том анекдоте о женитьбе садиста
на мазохистке, когда она срывает с себя все одежды: "Ну же! Скорей! Кусай
меня, терзай!" - а он сидит, скрестив руки: "Нет, погоди..."
Повторяю: за своими муками о ее собственных я и не подозревал. Теперь
даже ее обманы мне всласть вспоминать, а тогда, наивняк и мозгляк, я думал,
что знаю, на что иду: обеспечить ей как минимум десяток спокойных лет, если,
конечно, меня не скрутит рак и не сгубит почти русская страсть к быстрой