"Орест Михайлович Сомов. Гайдамак" - читать интересную книгу автора

и вступиться за своих господ. И было уже поздно: едва раздался свист нищего
- вдруг отовсюду, из-за кустов, из-за кочек, из густой травы, поднялись
страшные люди, вооруженные с головы до ног. С громким, пронзительным воплем
бросились они как саранча на челядь толстого пана; другие, на крик своих
товарищей, летели во весь опор на конях из лесу, с поля, со всех сторон: у
каждого был в руках большой нож, за плечами ружье, за поясом пистолеты. Одни
схватили оторопелых псарей и хлопцев, другие бросились в палатку и задержали
толстого пана, Олесю и Торицкого, третьи окружили возы и прибрали к рукам
поваров, кучеров и остальных людей Просечинского. Никто не успел опомниться
и подумать о побеге или обороне.
- Вяжите всех, - кричал Гаркуша, сбросив с себя накладные волосы,
нищенское рубище и суму и явясь в легкой куртке, с полным вооружением
гайдамака. - Вяжите всех; не троньте только молодой панночки, жениха ее да
шута: их просто держите и не делайте им никакой обиды.
Все мигом было исполнено с самою раболепною точностию. Казалось, что
шайка гайдамаков угадывала даже мысли своего атамана. Он стоял опершись
правою рукою на пистолет, бывший у него за поясом; лицо его было спокойно и
не выражало ни малейшей страсти; но ястребиный взор его в один миг перелетал
с места на место и обозревал все, что вокруг него происходило.
Связав толстого пана по рукам и по ногам, гайдамаки с диким, радостным
криком вынесли его из палатки; таким же образом связали они и обоих его
сыновей. Торицкий, не предвидев опасности при выходе из коляски, оставил там
свою саблю и пистолеты; но когда гайдамаки ворвались в палатку, тогда он,
схватив столовый нож, стал перед своею невестой и решился отчаянно защищать
ее. Усилия его были напрасны: четверо удалых, сильных гайдамаков схватили
его за плеча и за руки и, посадив на подушки, на которых перед тем покоился
будущий тесть его, крепко держали и не сводили с него глаз. Олеся,
оцепеневшая от страха, была посажена рядом с ним, и приставленный к ней
гайдамак, слегка ее придерживая, утешал ее и уверял, что ей не сделают
никакого зла, что такова была воля атамана, которой никто не осмелился бы
нарушить. Что касается до шута - его гайдамаки закутали в огромный халат
толстого пана и, спеленав как ребенка персидским его кушаком, посадили на
землю. Не потеряв головы и видя, что для него не было никакой дальней
опасности, он начал слегка покачиваться и напевать однозвучную колыбельную
песенку, точно так, как дети сами себя убаюкивают перед усыплением.
Людей Просечинского свели в одно место и, схватив им руки за спиною,
привязали их друг к другу длинною веревкой, подобно цепи невольников. Робко
и безответно бедняки покорялись своей горькой доле и ждали над собою еще
больших бед. По знаку Гаркуши, гайдамаки в несколько минут выгрузили
коляску, а в нее посадили всех женщин и малолетных, задернули полы и
накрепко застегнули их ремнями и пряжками.
Тогда Гаркуша велел оттащить Просечинского и панычей к часовне, а сам
пошел в палатку.
- Пан Торицкий! - сказал он, войдя туда.- И ты, добрая панна Елена! Вам
нечего бояться: вы никому не желали зла, а напротив того, сколько могли,
делали добро. Вот вам рука Гаркуши, что ни он, ни его вольные казаки не
возьмут ни одной нитки изо всего того, что вам принадлежит. Гаркуша никогда
не изменял своему честному слову: он не таков, как ваши паны и порядочные
люди, которые держат слово только до первой встречи... С паном Просечинским
будет у меня другая разделка: я давно ждал случая порядочно потазать его за