"Орест Михайлович Сомов. Гайдамак" - читать интересную книгу автора

подергивали судорожным движением тучные его щеки, на которых выступал
крупный, холодный пот. Три гайдамака, приведшие Просечинского к часовне,
стояли в нескольких шагах у него за спиною, с длинными, широкими своими
ножами на плечах.

Глава XXI
Бряжчатиме ж гостра шабля
Услiд за тобою,
Шумiтиме ж нагаечка
Понад головою!
Малороссийская песня

- Пора! - раздался в ушах толстого пана грубый голос Несувида.- Пора!
там ждут.И гайдамаки снова подняли Просечинского и перенесли его на середину
круга.
Бледен как полотно явился Просечинский перед самовольным своим
обвинителем и судьею. Мутным взором обвел он место истязания. Прямо против
него, на сундуках и подушках, покрытых дорогим его персидским ковром, сидел
Гарку-ша с строгим, но спокойным видом и допрашивал людей Просечинского,
которые стояли на коленях и робко отвечали на вопросы. Но какою горячею
кровью облилось отцовское сердце пана Просечинского, когда, с тяжким
предчувствием отведя глаза в сторону, увидел он сыновей своих! Они лежали
недвижно на войлоке, и на обоих накинуты были красные попоны, укрывавшие их
с головы до ног. Несчастный отец не взвидел света: в ушах его раздался как
будто шум воды, внезапно прихлынувшей, и он уже не слышал более ни слов
Гаркуши, ни ответов своей челяди.
Когда толстый пан опомнился, то почувствовал, что его обливали холодною
водою. Несколько гайдамаков стояли вокруг него, держа наготове орудия
тяжкого и постыдного наказания, которое присудил ему неумолимый атаман.
Гаркуша встал с своего места, подошел к нему и начал говорить.
- Я допрашивал твоих людей, пан Просечинский: они так запуганы тобою,
что не смели сделать никаких показаний, и это самое уже служит
доказательством жестоких твоих с ними поступков. Послушайся же моих
доброжелательных увещаний: я делаю их от души, из прямой любви к ближнему!
Люби, пан Просечинский, своих людей: они тебе служат; они потом и кровавыми
трудами добывают то, что тебе доставляет роскошь и негу. Сам бог заповедал
панам миловать служителей как родных детей своих, не мучить их без пощады за
малейшую вину, не томить их неумеренными трудами и голодом, не отнимать у
них последних, потовых крох. Посмотри, с каким состраданием они смотрят
теперь на тебя, хотя у многих из них не зажили еще на теле раны, которые они
от тебя же получили. Что ж, если б ты был добрым паном, другом и
благодетелем твоих подданцев? Они любили бы тебя, как отца...
Гаркуша остановился, растрогавшись сам от своих слов - искренне или
притворно, того никто не мог прочесть на лице и в душе его. В характере
атамана была такая чудная смесь лицемерства с добрыми природными
наклонностями, холодной, расчетливой мстительности с наружным правосудием и
благонамеренностию, что самые приближенные его, Несувид и Закрутич,
обманывались в истинных или ложных его ощущениях и не могли разгадать того,
что в нем происходило. Бывали минуты, в которые можно было подумать, что он
сам себя обманывал. Так, может статься, было и на этот раз. Постояв