"Константин Соргунов. Корпорация цветов " - читать интересную книгу автора

меру серьезной и в то же время обаятельной. Я уже говорил, что любил ее?
Кажется, говорил. Но в тот день я не думал о своих чувствах к моим дорогим
подружкам. Я слишком сильно волновался за Нинку.
- И что, этот дядя Леша просто так дал тебе бусы? - недоверчиво спросил
я.
- Ага, - снова кивнула Нинка, настроение которой обычно прыгало, как
каучуковый мячик, вверх-вверх-вверх до самой критичной точки, и также
стремительно вниз. Если пять минут назад вы видели Нину, заливающуюся
слезами, то можете быть уверены, сейчас она самозабвенно хохочет над
собственной физиономией, отраженной в воде.
Сейчас, много лет спустя, я не могу вспомнить без улыбки Нинкину
физиономию, перепачканную в глине, шоколаде и еще чем-то зеленом, ее белые
трусы, на которые налипли сухие травинки, коленки, щедро смазанные зеленкой
и целую гриву белокурых волос, небрежно схваченных резинкой. Да, Нинка была
настоящим чертенком и в свои шесть лет, когда мы с ней на спор бегали
кругами по топкой грязи, и в шестнадцать, когда присоединилась к партии с
прокоммунистическими идеями (кажется, она называлась никсы, в честь
основоположницы движения Веры Никсан), которую через полгода после
существования объявили экстремистской группировкой, а лидера посадили на
несколько лет. В двадцать четыре года, насколько мне известно, Нинка уехала
вместе со своим мужем в Израиль, и больше я ничего о ней не слышал. Или не в
Израиль? Или не с мужем? Я не помню. Слишком многое перепуталось в моей
памяти, слишком много образовалось нестыковок и белых пятен. И сколько я не
пытаюсь, я не могу вызвать в памяти взрослую Нину, с которой не раз сидел по
кафешкам и барам. Я вспоминаю ту Нинку, которой она была тем летом, когда
мне только-только исполнилось двенадцать лет. Я вспоминаю Нинку, одетую в
одни только белые трусики, еще дрожащую от утреннего холода, вспоминаю Ленку
с жемчужным ожерельем на шее. Позже, много позже, когда мы оба уже стали
настолько взрослыми, что разница в год казалась нам совсем незначительной, я
спросил Нинку, кем же на самом деле был тот дяденька из старого дома. Нина
посмотрела на меня с удивлением и сказала, что не помнит ни дяденьки, ни
дома. Я спросил об ожерелье, но оказалось, она не помнила и его. Увы, но
большинство детских воспоминаний, какими бы прекрасными они не были,
безвозвратно уносятся из нашей памяти. Сейчас я не вспомню даже расположение
комнат в нашем старом доме, не вспомню фамилию Лизы (Карташова? Карпенко?
Карченко?), не вспомню, о чем мы говорили долгими летними вечерами, глядя в
мутное небо белой питерской ночи. Но я помню, как впервые взял в руки
жемчужное ожерелье, помню тяжесть жемчуга в своих руках и неприятный
холодок, который пробежался по моим пальцам. Кажется, мы так и не поверили в
то, что бусы достались Нинке от странного дяденьки-соседа, но почему-то ни
я, ни Лиза больше не задавали ей никаких вопросов. Нинка проходила в бусах
два дня, после чего они исчезли навсегда, и сколько я не спрашивал ее, куда
же она дела свой роскошный подарок, Нина не отвечала. Но за эти дни я успел
прикоснуться к тому, с чем напрямую столкнулся только спустя много-много
лет.
На другой день после того, как Нинка щеголяла перед нами в бусах, мы
отправились в поход за грибами. Конечно, в такое засушливое лето вряд ли
можно найти что-то существеннее пары сыроежек, но в самом походе по лесу
было столько удовольствия, что отказать себе в этом не было никакой
возможности. Родители отпустили нас одних с условием, что мы не будем