"Нина Соротокина. Трое из навигацкой школы (Роман в двух книгах "Гардемарины, вперед!")" - читать интересную книгу автора

Де Брильи пришел на следующую ночь уже в дорожном платье, вооруженный
чуть ли не десятью пистолетами, еще более мрачный и пылкий. Увидя Анастасию
во вчерашнем роскошном наряде, весь так и затрепетал, то ли от любви, то ли
из боязни получить отказ. - Как же мы уедем? - спросила Анастасия. - За
домом следят.
- Шпиона убрали, звезда моя.
- Уж не смертоубийство ли? Зачем мне еще этот грех на душу?
- Нет. Зачем его убивать? Ему заплатили, и он ушел. Анастасия осторожно
выглянула в окно. "Стоит... прячется за липу. Значит, этот... не шпион. Где
я тебя видела раньше, в каком месте? Сейчас недосуг вспоминать. Кто бы ты ни
был - прощай!"
Прошептала тревожное слово и будто опомнилась: "Что делаю? А как же
маменька? Уеду, значит, предам ее навсегда! - Она замотала головой, потом
выпрямилась, напрягла спину, словно телесное это усилие могло задушить
бормочущую совесть. - Здесь, матушка, я тебе не помощница... только хуже. И
не думать, не думать..."
Она повернулась к французу и улыбнулась
благосклонно.
- Как зовут вас, сударь мой?
- Серж-Луи-Шарль-Бенжамен де Брильи. - Он склонился низко.
- Ну так едем, Сережа.


-12-

Когда Никита читал, писарь держал бумагу обеими руками и с опаской
косился на Белова. Тот стоял рядом и тоже, хоть уговору о том не было,
запустил глаза в государственный документ. Никита читал внимательно,
хмурился, а Белов иронически усмехался.
Донос был написан лаконично, но в редких эпитетах, в самих знакax
препинания чувствовалось вдохновение. Трудно было узнать Алену Корсака в
герое котовского "эссе" - лукав, необуздан, подвержен самым худым и
зловредным помыслам, одним словом, злодей!
- Звонко написал, - подытожил Белов. - Слово сказать не умеет, а пишет,
что тебе Катулл.
Лучше не вспоминай Катулла. Не та компания. У Котова, я думаю, образец
есть. Вставь фамилию в пустые места - и бумага готова, - сказал Никита и
тихонько потянул к себе листок, писарь сразу воспротивился и обиженно
запыхтел: - Порвем, Фома Игнатьевич, отдай бумагу, а?
Писарь даже не удостоил молодого князя ответом. Он решительно отодвинул
руки Никиты, старательно свернул донос и спрятал его за пазуху.
- Все, господа, - твердо сказал он, - мне библиотеку запирать пора.
- Оставь его, - сказал Белов на ухо Никите, но достаточно громко, чтоб
писарь его услышал. - Он трусит. Если человек так трусит, то толку от него
не жди. Я пошел домой, спать хочу.
- Спать? Что же ты по ночам делаешь? - машинально спросил Никита.
- Мечтаю, - ответил Белов с металлом в голосе и ушел, хлопнув дверью.
Фома Игнатьевич просительно и жалко заглянул в глаза Оленеву, но тот не
тронулся с места.
- Зачем вам сия бумага, наивный человек? - прошептал писарь. - Сам по