"Дэвид Сосновски. Обращенные " - читать интересную книгу автора

крайней мере так же часто, как выбирая иные пути.
Думаю, именно поэтому мне сейчас вспоминается папа. И вот почему мне
кажется, что он умер слишком рано. Будучи смертным, папа, тем не менее,
любил кровь. Он любил ее во всех формах, которые она принимает после
тепловой обработки: в кровяных колбасках и кровяном утином супе; любил
коричневые брызги, похожие цветом на дерьмо, под решеткой, на которой
жарятся цыплята, и в виде сока, который вытекает из мозговых косточек.
Последние ему особенно нравились - он с хрустом разгрызал их своими крупными
коренными зубами, оставляя полупрозрачные обломки вокруг суставных
сочленений, и эти обломки походили на пострадавшие от времени брелоки в виде
костлявых кулачков, какие иногда дарят на память о вечеринке. Из него
получился бы превосходный вампир, только шанс не выпал. Он умер слишком
молодым, и смерть его была слишком ужасна. Его погубил рак легких,
полученный благодаря другим трубчатым косточкам, которые он сосал с не
меньшим удовольствием. Он выкуривал около трех пачек сигарет в день. Как и
следовало ожидать, они проделали дыру в его горле, а затем выкопали ему еще
более глубокую яму. Мне стукнула чертова дюжина (я никогда иначе не называю
свой возраст, когда умер папа - это выражение позволяет безнаказанно
выругаться). Другие люди, которых я любил, умерли раньше: тети, дедушки...
моя ровесница, которую другие ребята звали "Пушистик" - у нее не было волос
из-за лейкемии, в конце концов, погубившей ее, - но ни одна из этих смертей
не потрясла меня настолько, как смерть папы.
Я не представлял, насколько люблю его, пока он не умер, и это
единственное, что есть хорошего в его смерти: он умер прежде, чем у меня
появилась возможность обращаться с ним как с куском дерьма. Он умер прежде,
чем я смог выразить смущение его манерой одеваться или общаться с моими куда
более крутыми друзьями. Конечно, он был не самым стильным парнем на свете,
он ни черта не понимал в джазе, свинге и бигбендах. Конечно, у него были
забавные усики, как у Чарли Чаплина, он произносил "th" как "t" - и в
результате, сам того не желая, говорил непристойности. Но у него было доброе
сердце, и он находил этому достойное применение.
Я расскажу вам историю, которую частенько рассказывал мой дядя. Они с
папой вместе прошли войну - "Мировую" войну, тогда их еще не нумеровали.
Как-то раз их занесло на какую-то ферму во Франции. Вечером их пригласили на
ужин, а на десерт подали вишневый пирог. Мой папа берет ломтик и - щелк! -
откусывает прямо с вишневой косточкой. Он "за океаном", обедает в приличной
французской семье, в то время как люди вокруг умирают, и тут ему попадается
вишневая косточка! Не желая смущать хозяев, мой папа делает именно то, что
должен сделать такой парень, как он: глотает косточку. Снова кусает, снова -
щелк! - косточка. И он тоже ее глотает. И следующую тоже. И следующую.
И тут хозяин, не на шутку встревоженный, внезапно спрашивает:
- Где ваши косточки?
Вот тогда мой папа наконец-то оглядывается по сторонам и видит, что у
всех на тарелках полным-полно вишневых косточек, похожих на свежевыдернутые
зубы. Это, оказывается, местная традиция - класть в пирог вишни прямо с
косточками, чтобы сохранить их аромат.
Следует неловкая пауза, потом мой будущий папа что-то мямлит и в конце
концов признается, что проглотил все косточки. "В Америке так принято?" -
спрашивает хозяин. "Нет", - отвечает мой папа и объясняет, что мы в Америке
вынимаем косточки, перед тем как класть вишни в пирог. Он глотал их, потому