"Александра Созонова. Если ты есть " - читать интересную книгу автора

Пласт ненависти, неизбывный, раздавливающий грудную клетку, и
христианский путь всепрощения и любви - несовместимы. (Скажет она Тане.
Несовместимы.) Никогда Агни не сможет стать христианкой. Никогда не сможет
простить оборотня, светло и бессмысленно улыбнуться ему. Утреннее правило,
Псалтырь, беседы со старцем, посты - все это так мало, и хрупко, и
несерьезно в сравнении с ее ненавистью.
Даже если он будет умирать и захочет увидеть ее перед смертью, Агни
скажет ему: "Вот и славно. Не задерживайся. Светлее и чище станет в мире". И
улыбнется непритворно.
Если Тане и этого будет мало, Агни скажет про фотографию, зарытую под
кустом. Черная магия - величайший грех. Поцелуй с дьяволом. Даже если магия
совершается по-дилетантски и результаты ее нулевые.
А результаты ее нулевые, Таня, родная!..
Колеев неуязвим.

Колеев пьяно и светло улыбался, зарытый под кустом смородины, с иглой в
левой стороне груди, окруженный сворой влюбленных друзей и подруг...

Да и не будь она дилетантом в ведьмовстве - что с того? Если
действительно что-то есть, если темные ночные силы присутствуют и хлопочут в
мире, - то эти же силы надежно защищают Колеева, ибо он их любимый работник.
Ценнейший резидент...
Это не Колеев проткнут иглой - душа Агни насажена на иглу, словно
бабочка. Трепещущая, не хотящая тления бабочка, пронзенная стальным
острием - седобородым, ласковым образом, не растворимым ни во времени, ни в
шумящих, окрестных впечатлениях внешней жизни.
Плен. Неправда, что отныне она раба младенца, - владычество прежнее.

- ...напрасно. Очень даже напрасно не хочешь кормить его сама. Понятное
дело, грудь отвиснет. Фигура будет не та. Но тут уж выбирать, что важнее.
Может, он и орет у тебя так часто оттого, что ты вместо молока суррогатом
его кормишь. Только человек родился, а ему в рот всякую дрянь, Конечно,
обидно.
Странно, ведь какая-то часть ее существа отвечала соседке. Или, по
крайности, держала повернутым в ее сторону подбородок. Значит, не все
умерло. Сохранились еще рефлексы на внешний мир.
Словно бы тот асфальтовый каток, который прокатился по ней, раздавил не
все, оставил невредимым самый верхний, самый крайний пласт сознания.
Ироничный, трезвый, логически экипированный. Летучий. Именно он руководил
вымученно-светской беседой с соседкой. Заставлял вставать, начинать день,
готовить молочную смесь, полоскать в утренней ледяной воде пеленки.
Ежеутрене, отлетев невысоко надо лбом, отмечал: "Вот и еще один день. Вот и
прежняя тьма. Доброе утро, горе".
Какое разное, качественно разное бывает горе. Высокое, возносящее (о,
если бы умер любимый и любящий человек - "слава тебе, безысходная боль!"),
подобное органной музыке. И растаптывающее, дробящее душу на кровоточащие
частицы. Высокое горе опрокидывает человека навзничь. И он начинает видеть
небо. Предательство кладет ничком. Глазами, губами, сердцем - в грязь.
И сколь ничтожна физическая боль - в сравнении с этим.
Эталон физической боли - недавние роды - был совсем свежим. Схватки,