"Александра Созонова. Если ты есть " - читать интересную книгу автора

обязательно".
Таня грозилась приехать на недельку - если выберется. Но могла и не
выбраться: кроме Агни, крестников у нее человек десять, да и, помимо
крестных детей, хватает очагов приложения опеки и заботы. В данное время она
ухаживала за семидесятипятилетней родственницей, больной прогрессирующим
склерозом.
Агни любила Таню больше всех встреченных в жизни женщин, и никому не
приходилось ей лгать больше, чем Тане. "Ты причащалась? - спрашивала Таня. -
Беременным нужно причащаться как можно чаще". - "Да. На прошлой неделе". -
"А акафист Федоровской Божьей Матери читаешь? Раз в день обязательно, это
минимум. И в роддом с собой нужно взять, и до самого конца читать". - "Да,
читаю. Возьму".
Агни надумала было делать кесарево сечение. Родовые муки, конечно,
интересно, как все неизведанное, но хотелось пролистнуть эти страницы судьбы
не читая, поступиться любознательностью, избавив себя хотя бы от телесных
страстей, заснуть и проснуться, а рядом уже младенец... Она уже договорилась
в больнице, как вдруг возбужденно-строгий Танин голос по телефону приказал:
"Никакого кесарева, слышишь? Я ездила вчера к своему начальству, и он
сказал: ни в коем случае, рожать нормальным путем, все будет в порядке!"
"Начальством" Таня называла по телефону духовника. Не из фамильярности, а
для конспирации. (По телефону она не употребляла многих слов и не разрешала
употреблять звонившим ей. Особенно доставалось тем, кто произносил "книга".)
"Ты хочешь, чтобы меня посадили? Меня и так посадят, все к тому идет,
но зачем же так скоро?!.." Нельзя было говорить "храм", "служба",
"причастие"... Духовным отцом ее был один из самых авторитетных в
православном мире старцев. Таня ездила к нему по любому вопросу своей жизни,
а окрестив Агни и убедившись, что та не спешит заводить себе духовника, не
желает никого слушаться, кроме своего непросветленного рассудка, стала
возить с собой и вопросы, касающиеся крестницы. "Так что никакого кесарева -
ты поняла?!" Чтобы не спорить с Таней, Агни пробормотала что-то невнятное.
Она ни секунды не колебалась в решении родить неестественным, нехристианским
путем (увильнуть от наказания, данного Еве и всем ее дочерям за первородный
грех), но на следующее утро после Таниного звонка младенец, словно
испугавшись нарушить волю старца, резко запросился наружу, на две недели
раньше срока.
Старец оказался прав: роды прошли нормально...
Больше лгать Тане нельзя. Она приедет - истовая, напористо, агрессивно
духовная (если только такое словосочетание имеет право быть), с белоснежной
прядью в покрытых платком волосах, с мешком детских одежек; по ее словам,
они стеклись к ней сами со всех сторон, как раз к родам Агни, приедет, чтобы
крестить младенца, и тут Агни скажет, что младенца крестить не будет. И сама
не переступит больше порог храма. Никогда.
Терять Таню - терять очень многое. Порывая с ней - пока мысленно, -
Агни чувствовала себя неблагодарной скотиной и уже скучала по ней, заранее,
на годы вперед без нее скучала. Но не рвать нельзя. Отказ крестить младенца
будет для Тани той последней каплей, тем предательством веры, после которого
никаких отношений между ними уже не выстроить.
Агни не носила больше креста. С тех пор как ее заставили снять крест в
приемном покое роддома, он лежал в верхнем ящике письменного стола. Вместе с
Таниным Евангелием и Таниными четками из черных бусин.