"Вирджиния Спайс. Роковые цветы " - читать интересную книгу автора

несколько нетвердых шагов у края бассейна, и по его узкому, неподвижному
лицу пронеслись яркие острые блики в переливах драгоценных камней тиары.
Невольницы, все, как одна, обратили свои завороженные взгляды на прекрасного
эфеба. По их красным губам пробежала дрожь, а гибкие, напряженные руки
застыли в незавершенном движении. Лишь одна девочка-музыкантша, пока что не
обеспокоенная грезами полового созревания, продолжила щипать струны своей
лиры, и инструмент отзывался тихими всхлипами.
- А!.. Масселина... - очнувшись от своих дум, сказал, словно
недоумевая, эфеб. - Это ты извлекаешь такие печальные и чистые звуки из
своей лиры...
- Да, Адонис, - подтвердила девочка тонким голосом. - Моя лира будет
петь для госпожи. Я знаю одну старую песню моей далекой родины. Это песня
слез.
- Нет, Масселина, - юноша опустился на низкое ложе и взял руку
девочки. - Не надо Юлии слез. Исполни для нее что-нибудь приятное, что
развеселит ее сердце!
Легким движением девочка откинула назад свои длинные прямые волосы,
скрепленные высоко на затылке серебряной застежкой, и согласно улыбнулась:
- Хорошо, Адонис, я сделаю, как ты хочешь. Песнь слез я спою ей в
другой раз... А сегодня девушки будут осыпать госпожу лепестками.
Некоторое время юноша сидел, вновь о чем-то задумавшись, потом словно
бы удивленно взглянул на дитя, чья рука еще лежала в его ладони, встал и
направился к выходу из атрия. Его мягкие белые сандалии ступали бесшумно по
мозаичному полу, а по тихо колеблющейся воде бассейна, усеянной розовыми
ракушками солнца, призраком неслось его отражение. Неподвижная богиня
вдохнула аромат его тела, натертого пемзой, услащенного маслами и
благовонными эссенциями, и тень Адониса, словно пеплос, на мгновение покрыла
ей грудь.
В глубине озаренного вечерним светом гинекея, в одной из его потаенных
кубикул, на сиденье, украшенном эмалью, застыла женщина. Невольницы
причесывали ее, подкрашивали и унизывали прекрасные пальцы и шею
драгоценностями. Она сидела с закрытыми глазами и в своей неподвижности
походила на изваяние. Положив руки на хвост и львиную оскаленную морду
химеры, она пребывала в ожидании, от которого тревожно ныло ее сердце.
Черная цикла делала ее похожей на пантеру, дикую властную самку. На
обнаженной груди покоился черный, с влажным матовым свечением амулет. Ее
мучимая страстями душа кипела, и вихрь мыслей кружил в ее знойном мире, но
это совершенно не отражалось на лице с твердыми сжатыми губами и округлым
подбородком. Лишь побелевшие ноздри ее тонкого, с маленькой горбинкой, носа
волнительно трепетали.
Невольницы-эфиопки двигались бесшумно в аромате вербены и легком звоне
украшений, и казалось, что оживают черные цветы. Одна рабыня стояла перед
госпожой на коленях, держа в вытянутых руках металлическую подставку с
флаконами помады и коробочками пудры - сверкающей для волос и матовой для
лица, шкатулками с черепаховыми гребнями, а также многочисленными
хрустальными пузырьками, наполненными благовониями. При каждом прикосновении
черных пальцев девушек лицо патриции расцветало, подобно рассветной розе,
умащенной росой. Старый кифарид с мешками под глазами и кожей, подобной
застывшей лаве, что-то пел надтреснутым, но неизъяснимо приятным голосом, и
эфиопки время от времени тихо и сладострастно подпевали.