"К.С.Станиславский. А.П.Чехов в Художественном театре" - читать интересную книгу автора

душевно привязался к нашему театру, которого ни разу не видел, если не
считать импровизированного спектакля "Чайки".
Он задумал писать пьесу для нас.
"Но для этого необходимо видеть ваш театр", - твердил он в своих
письмах.
Когда стало известно, что доктора запретили ему весеннюю поездку в
Москву, мы поняли его намеки и решили ехать в Ялту со всей труппой и
обстановкой.
...-го апреля 1900 года вся труппа с семьями, декорациями и обстановкой
для четырех пьес выехала из Москвы в Севастополь. За нами потянулись кое-кто
из публики, фанатики Чехова и нашего театра, и даже один известный критик
С.В.Васильев (Флеров). Он ехал со специальной целью давать подробные отчеты
о наших спектаклях.
Это было великое переселение народов. Особенно запомнился мне в этом
путешествии А.Р.Артем, который в первый раз в жизни расставался со своей
женой. В дороге он выбрал себе "женой" А.Л.Вишневского, который стал за это
время его энергией, его волей. Подъезжая к Севастополю, А.Р.Артем спрашивал
всех, есть ли там извозчики, не пришлось бы идти пешком в горы и т.д.
Очень часто, когда долго не было А.Л.Вишневского, А.Р.Артем посылал за
ним. Всю дорогу старик говорил о смерти и был очень мрачен.
Под Севастополем, когда начались тоннели, скалы, красивые места, вся
труппа высыпала на площадку. Вышел в первый раз за всю дорогу и мрачный
Артем под конвоем А.Л.Вишневского. А.Л.Вишневский со свойственным ему
темпераментом стал утешать Артема: "Нет, не умрешь ты, Саша! Зачем тебе
умирать! Смотри: чайки, море, скалы, - нет, не умрешь ты, Саша!"
А Артем, в котором под влиянием этих скал, моря, красивых поворотов, по
которым мчался поезд, проснулся художник, смотрел уже горящими глазами на
окружающие его картины, вдруг тряхнул головой и, зло повернувшись к
А.Л.Вишневскому, коварно проговорил:
- Еще бы я умер! Чего захотел!
И, досадливо отвернувшись, добавил:
- Ишь, что выдумал!
Крым встретил нас неприветливо. Ледяной ветер дул с моря, небо было
обложено тучами, в гостиницах топили печи, а мы все-таки мерзли.
Театр стоял еще заколоченным с зимы, и буря срывала наши афиши, которых
никто не читал.
Мы приуныли.
Но вот взошло солнце, море улыбнулось, и нам стало весело.
Пришли какие-то люди, отодрали щиты от театра и распахнули двери. Мы
вошли туда. Там было холодно, как в погребе. Это был настоящий подвал,
который не выветришь и в неделю, а через два-три дня надо было уже играть.
Больше всего мы беспокоились об Антоне Павловиче, как он будет тут сидеть в
этом затхлом воздухе. Целый день наши дамы выбирали места, где ему лучше
было бы сидеть, где меньше дует. Наша компания все чаще стала собираться
около театра, вокруг которого закипела жизнь.
У нас праздничное настроение - второй сезон, все разоделись в новые
пиджаки, шляпы, все это молодо, и ужасно всем нам нравилось, что мы актеры.
В то же время все старались быть чрезмерно корректными - это, мол, не
захудалый какой нибудь театр, а столичная труппа.
Наконец явилась какая-то расфранченная дама. Она объявила себя местной