"Константин Станюкович. Ужасный день" - читать интересную книгу автора

шахту, да полурота солдат линейного сибирского батальона.
Когда старший офицер объявил в кают-компании, что сегодня "Ястреб"
непременно уйдет в четыре часа, хотя бы и не весь уголь был принят, все по
этому случаю выражали свою радость. Молодые офицеры вновь замечтали вслух
о Сан-Франциско и о том, как они там "протрут денежки". Деньги, слава
богу, были! В эти полтора месяца плавания с заходами в разные дыры нашего
побережья на Дальнем Востоке при всем желании некуда было истратить денег,
а впереди еще недели три-четыре до Сан-Франциско - смотришь, и можно
спустить все трехмесячное содержание, а при случае и прихватить вперед...
После адской скуки всех этих "собачьих дыр" морякам хотелось настоящего
берега. Мечтали о хорошем порте со всеми его удовольствиями, только,
разумеется, не вслух, и такие солидные люди, как старший офицер, Николай
Николаевич, вообще редко съезжавший на берег, а если и съезжавший, то на
самое короткое время, чтоб "освежиться", как говорил он, и доктор, и
старший артиллерист, и старший механик, и даже отец Спиридоний. Все они с
видимым вниманием слушали, когда Сниткин, полный лейтенант с сочными,
пухлыми губами и маленькими глазками, всегда веселый и добродушный,
немножко враль и балагур, рассказывал о прелестях Сан-Франциско, в котором
он был в первое свое кругосветное плавание, и с неумеренною
восторженностью, свойственною, кажется, одним морякам, восхвалял красоту и
прелесть американок.
- Уж разве так хороши? - спросил кто-то.
- Прелесть! - ответил Сниткин и в доказательство поцеловал даже свои
толстые пальцы.
- Помните, Василий Васильич, вы и малаек нам нахваливали. Говорили,
что очень недурны собой, - заметил один из мичманов.
- Ну и что же? Они в своем роде недурны, эти черномазые дамы, - со
смехом отвечал лейтенант Сниткин, не особенно разборчивый, по-видимому, к
цвету кожи прекрасного пола. - Все, батюшка, зависит от точки зрения и
обстоятельств, в которых находится злополучный моряк... Ха-ха-ха!
- При всяких обстоятельствах ваши хваленые малайки - мерзость!
- Ишь какой эстетик, скажите пожалуйста! И, однако, несмотря на всю
свою эстетику, в Камчатке вы влюбились в заседательшу и все расспрашивали
ее, как маринуют бруснику и морошку... А ведь этой даме все сорок, и
главное - она форменный сапог... Хуже всякой малайки...
- Ну, положим, - сконфуженно пролепетал мичман.
- Да уж как там ни полагайте, голубчик, а - сапог... Одна бородавка
на носу чего стоит... И тем не менее вы ей романсы пели... Значит, такая
точка зрения была...
- Вовсе не пел, - защищался юный мичман.
- А помните, господа, как все мы тогда из Камчатки с вареньем ушли? -
воскликнул кто-то из мичманов.
Раздался общий взрыв веселого смеха. Снова вспомнили, как после
трехдневной стоянки "Ястреба" в Петропавловске, в Камчатке, - стоянки,
взбудоражившей всех шесть дам местной интеллигенции и заставившей их на
время примириться, забыв вражду, чтобы устроить бал для редких гостей, -
каждый из молодых офицеров клипера вечером, в день ухода из Камчатки,
вносил в кают-компанию по банке варенья и ставил ее на стол с скромно
торжествующей улыбкой. И то-то было сперва изумления и потом смеха, когда
выяснилось, что все эти восемь банок варенья, преимущественно морошки,