"Константин Михайлович Станюкович. Товарищи ("Морские рассказы")" - читать интересную книгу автора

"собаку" Северцова и что появились какие то новые веяния - черт бы их
побрал! - о которых, однако, не объявили приказом по флоту.
Такие размышления занимали Пересветова, когда он ехал по заштилевшему
рейду на адмиральской гичке. И после первой остроты отчаяния и страха за
будущее его и его семьи он оправился настолько, что мог обсуждать свое
положение.
И тогда-то Егор Егорович мог вспомнить и общность взглядов, правил и
привычек большей части дружной морской семьи, воспитанной тем же корпусом, и
брезгливость выносить сор из избы, брезгливость да и боязнь, как бы не
вызвать неудовольствия высшей власти, и главное, - добродушную
снисходительность к своему же моряку, если он попал "в неприятности" не по
морской службе и не по серьезному нарушению дисциплины.
"Тогда суди и наказывай!" - мысленно произнес Пересветов.
И будущее теперь казалось ему не таким уже отчаянным, как
представлялось после беседы с адмиралом.
Если Егор Егорович и не возносился чрезмерными надеждами, то все-таки
надеялся не на что-нибудь ужасное, а только на "пакости", хотя и большие.
Уж если и не замнут совсем дела о нем, чтобы не "опрохвостить" этого
выскочку-адмирала, имеющего, по-видимому, высокого покровителя в высших
морских сферах, - то дадут домашнюю головомойку министр и начальник штаба и
будут держать на службе до выслуги полной пенсии и уволят, по прошению, в
отставку с производством в контр-адмиралы.
Но чем более смягчалась кара в уме Пересветова при мысли о своей
отличной службе, еще недавно засвидетельствованной предместником начальника
эскадры, о родственных узах с адмиралом-тестем и о знакомстве со многими
адмиралами, которые были не бессердечными, а хорошими и добрыми людьми и "не
зевали при случае на брасах", - тем несправедливее казалась эта кара и тем
ненавистнее становился в его глазах Северцов.
Но особенно злился Пересветов на бывшего своего помощника Баклагина.
По мнению бывшего капитана, Баклагин именно благодаря его показаниям и
нежеланию помочь своему капитану был главным виновником того, что вся эта
история открылась и с подлым удовольствием раздута адмиралом Северцовым.
Нечего и говорить, что о запоротом Никифорове и о тысяче двухстах
фунтах, лежавших в виде чека в кармане, Пересветов в эту минуту не вспомнил.
Зато Егор Егорович злился и, не понимая, чем, кроме подлости или
несосветимой глупости, объяснить эти откровенные разоблачения "собаки",
старшего офицера, спрашивал себя:
- Какая цель такой подлости? Кажется, я ему ничего дурного не сделал,
и... такой подлец!


VII

Пересветов вернулся в отель, сбросил сукно, облачился в чесунчу и стал
отпиваться содовой водой с brandy*. После нестерпимо палящего зноя на улице
- в прохладном, полутемном номере Пересветов несколько отдышался, пересчитал
изрядную сумму денег в золоте, написал жене длинное письмо о "подлости"
товарища-адмирала и о скором приезде и вышел в контору отеля, чтобы сдать
письмо и справиться о дне отхода первого парохода в Европу.
______________