"Константин Михайлович Станюкович. Похождения одного благонамеренного молодого человека, рассказанные им самим" - читать интересную книгу автора

отвели прекрасную комнату во втором этаже с балконом в сад. Классная комната
была внизу.
С следующего же дня я начал занятия с мальчиком. Он занимался недурно,
но был рассеян. Задумчиво глядел он большими черными глазами во время уроков
и вздрагивал, когда я обращался к нему с вопросами. Со мной он был ласков,
но, казалось, я ему не особенно нравился; он никогда не рассказывал мне, что
волнует его ребячью голову и о чем он так задумывается; никаких щекотливых
вопросов не задавал.
Жизнь в деревне потекла однообразно, правильным порядком. Я рано
вставал и ходил гулять, потом пил кофе у себя в комнате, затем часа два мы
занимались с мальчиком; остальное время было в полном моем распоряжении.
Завтракали и обедали по звонку. Я спускался к завтраку и обеду и скоро
уходил наверх. Меня не удерживали внизу и не стесняли. Я держал себя в
стороне, обмениваясь короткими фразами с членами семейства.
Елена Александровна в деревне казалась еще красивее, чем в городе.
Румянец играл на ее щеках, и она, всегда изящно одетая, свежая, веселая,
вела в деревне деятельную жизнь. По утрам беседовала с приказчиком Никитой,
умным, плутоватым мужиком, читала, а после обеда устраивала общие прогулки и
катания. Меня никогда не приглашали принять в них участие, и я, признаться,
был очень рад этому, так как Рязанова продолжала держать себя со мной с
любезной сухостью и, казалось, боялась допустить меня стать с членами
семейства на равную ногу. Меня, очевидно, третировали как учителя, бедного
молодого человека совсем другого круга, которому место не в порядочном
обществе. Все члены семейства смотрели Елене Александровне в глаза. Когда
она бывала в духе за обедом, все весело шутили и смеялись; но чуть Елена
Александровна капризно поджимала губки, хмурила брови и пожимала плечами -
все притихали. Старшая ее сестра, немолодая и болезненная женщина,
беспокойно взглядывала на нее, подросточек-племянница, бойкая гимназистка,
опускала свои быстрые глазки на тарелку, а мисс Купер, аккуратная
англичанка, еще более вытягивалась и сидела, точно проглотила аршин. Один
только пасынок не разделял общего поклонения. Он очень сдержанно относился к
мачехе и, по-видимому, не очень-то ее любил. И она не выказывала большой
привязанности к нему, была с ним ласкова, ровна, но между ними теплых
отношений не было... Общее поклонение, которым окружали эту барыню, она
принимала как нечто должное... Избалованная вниманием, она, казалось, и не
могла подумать, чтобы к ней могли относиться иначе. За обедом, отлично
сервированным, обильным и вкусным, она изредка обращалась ко мне с
двумя-тремя фразами, как бы желая осчастливить учителя, и часто, не
дожидаясь ответов, обращалась к другим, не обращая на меня ни малейшего
внимания. Понятно, это оскорбляло меня, но я не показывал вида и держал себя
сдержанно и скромно, не вмешиваясь в разговор и отвечая короткими фразами,
если со мной заговаривали.
Первое время Рязанова была весела. Каждый вечер до меня доносились из
сада веселый ее смех и болтовня. Она ежедневно каталась верхом и,
возвратившись, вечером садилась за рояль и пела. У нее был приятный
контральтовый голос, и я нередко, сидя один на балконе, заслушивался ее
пением. В такие вечера мне делалось тоскливо... Злоба и тоска подступали к
сердцу, и я особенно чувствовал, как нехорошо быть бедным и незначительным
человеком... Посмотрел бы я, так ли со мною обращались, если бы я не был
скромным молодым человеком, нанятым в качестве учителя! Прошло две недели, и