"Константин Михайлович Станюкович. Похождения одного благонамеренного молодого человека, рассказанные им самим" - читать интересную книгу авторана обыкновенных учителей-студентов.
От Софьи Петровны я получал письма по два раза в неделю. Письма ее заключали в себе одни любовные излияния и скрытную ревность. Я читал их, рвал и изредка отвечал, отговариваясь занятиями. Несколько раз хотел я написать Соне, что между нами все кончено, но как-то не решался. Лучше, думал я, исподволь приготовить бедную женщину и написать ей после лета, что я уезжаю на Кавказ, что ли, и не скоро вернусь. Ко мне в Засижье мало-помалу так привыкли, что, когда я после обеда долго засиживался наверху, за мной посылали, и Елена Александровна капризно спрашивала: - Что вы там делаете, Петр Антонович? Мы ждем вас, хотим читать! Я садился за чтение, в то время как дамы работали, а Верочка вертелась на стуле, вызывая строгие взгляды тетки. XV Был чудный июльский вечер. Дневная жара только что спала. В воздухе потянуло приятной свежестью и ароматом цветов и зелени. Все ушли гулять. Елена Александровна осталась дома; ей нездоровилось, и она просила меня почитать ей. Она сидела на балконе, в капоте, с распущенными волосами, протянув ноги на подушки, и слушала повесть, в которой описывалась какая-то добродетельная женщина, не любившая мужа, но верная своему долгу и не поддавшаяся искушению любви. Когда я кончил, Елена Александровна задумчиво глядела в сад, играя Я встал, чтобы уйти, но она остановила меня: - Куда вы? Посидите. Мы молчали несколько минут. Я смотрел на нее. Она заметила мой взгляд и улыбнулась. - Нравится вам повесть? - спросила она. - Нет, - ответил я. - Мне кажется, автор выбрал неестественное положение. - Чье? - Жены. Если она не любила мужа, кто же мешал ей... - Оставить его?.. - перебила она. - Нет. Сказать ему об этом. Она усмехнулась. - Разбить чужую жизнь? Нет, автор прав, молодой человек. Порядочная женщина должна поступить так, как поступила эта женщина! - сказала она горячо и вдруг замолчала. - И наконец, довольно того, что она позволяла любить себя другому, - проговорила она задумчиво, - любить светлой, высокой любовью, как может любить только чистая, неиспорченная юность. Она поднялась с кресла, жмуря глаза, потягиваясь и изгибаясь всем телом с грацией кошки, нежащейся под лучами солнца, взглянула на меня и весело заметила: - Какой еще вы юный мальчик! Вам сколько лет? - Двадцать три! - серьезно проговорил я. - Двадцать три! как много! - пошутила она над моим серьезным ответом. |
|
|