"Константин Михайлович Станюкович. Похождения одного благонамеренного молодого человека, рассказанные им самим" - читать интересную книгу автора

на обыкновенных учителей-студентов.
От Софьи Петровны я получал письма по два раза в неделю. Письма ее
заключали в себе одни любовные излияния и скрытную ревность. Я читал их,
рвал и изредка отвечал, отговариваясь занятиями. Несколько раз хотел я
написать Соне, что между нами все кончено, но как-то не решался. Лучше,
думал я, исподволь приготовить бедную женщину и написать ей после лета, что
я уезжаю на Кавказ, что ли, и не скоро вернусь.
Ко мне в Засижье мало-помалу так привыкли, что, когда я после обеда
долго засиживался наверху, за мной посылали, и Елена Александровна капризно
спрашивала:
- Что вы там делаете, Петр Антонович? Мы ждем вас, хотим читать!
Я садился за чтение, в то время как дамы работали, а Верочка вертелась
на стуле, вызывая строгие взгляды тетки.


XV

Был чудный июльский вечер. Дневная жара только что спала. В воздухе
потянуло приятной свежестью и ароматом цветов и зелени. Все ушли гулять.
Елена Александровна осталась дома; ей нездоровилось, и она просила меня
почитать ей.
Она сидела на балконе, в капоте, с распущенными волосами, протянув ноги
на подушки, и слушала повесть, в которой описывалась какая-то добродетельная
женщина, не любившая мужа, но верная своему долгу и не поддавшаяся искушению
любви. Когда я кончил, Елена Александровна задумчиво глядела в сад, играя
махровой розой.
Я встал, чтобы уйти, но она остановила меня:
- Куда вы? Посидите.
Мы молчали несколько минут. Я смотрел на нее. Она заметила мой взгляд и
улыбнулась.
- Нравится вам повесть? - спросила она.
- Нет, - ответил я. - Мне кажется, автор выбрал неестественное
положение.
- Чье?
- Жены. Если она не любила мужа, кто же мешал ей...
- Оставить его?.. - перебила она.
- Нет. Сказать ему об этом.
Она усмехнулась.
- Разбить чужую жизнь? Нет, автор прав, молодой человек. Порядочная
женщина должна поступить так, как поступила эта женщина! - сказала она
горячо и вдруг замолчала.
- И наконец, довольно того, что она позволяла любить себя другому, -
проговорила она задумчиво, - любить светлой, высокой любовью, как может
любить только чистая, неиспорченная юность.
Она поднялась с кресла, жмуря глаза, потягиваясь и изгибаясь всем телом
с грацией кошки, нежащейся под лучами солнца, взглянула на меня и весело
заметила:
- Какой еще вы юный мальчик! Вам сколько лет?
- Двадцать три! - серьезно проговорил я.
- Двадцать три! как много! - пошутила она над моим серьезным ответом.