"Константин Михайлович Станюкович. Пассажирка" - читать интересную книгу автора

сказать ей... Что сказать - он и сам в эту минуту не знал. Он только всем
своим существом чувствовал и безграничную прелесть этой чудной ночи, и
красоту мерцающих звезд, и жгучую истому о каком-то нечеловеческом
блаженстве, и неудержимую потребность излить здесь, среди океана, при
звездах, свою чистую любовь, и готовность немедленно броситься в морскую
пучину, если она скажет своим чудным грудным голосом: "Бросьтесь!". Только
не проснулся бы этот "пузатый черт" капитан и не подстерег бы его
разговаривающим на вахте с пассажиркой.
Он взглянул на рубку. Темно. Верно, спит старая бестия, отравляющая
своими любезностями жизнь пассажирки. Тоже, сороковая бочка, лебезит на
старости лет, зафрантил. Думает, что его разговоры очень интересны, и
всегда, как нарочно, лезет, как только увидит, что он разговаривает с Верой
Сергеевной. Так бы и треснул его!
Да... это первая его настоящая любовь, а все прежнее - мимолетные
увлечения, - размышляет молодой мичман, шагая по мостику. "И какая же,
однако, я был свинья!" - шепчет он, когда в его легкомысленной голове одно
за другим проносятся эти бесчисленные "увлечения", как бы для того, чтобы
оттенить чистоту, силу и прочность настоящей любви.
Кузина Нюта... Влюблен был месяц. Думал стреляться, но кончил тем, что
был шафером у нее на свадьбе. И что хорошего нашел он тогда в этой девчонке?
Теперь он решительно не понимал... Тридцатилетняя супруга кронштадтского
чиновника Софрончикова. "Фу, гадость!" - неблагодарно отплюнулся мичман, не
без стыда вспоминая, как он сжимал в объятиях рыхлую, дебелую, с
подведенными глазами, госпожу Софрончикову, которая при каждом свидании
стыдливо вскрикивала: "Ах, что я делаю!" - и томно требовала клятв в вечной
любви. И он не только давал их с небрежной расточительностью, но еще и
поднес ей очень трогательные стихи, в которых сравнивал госпожу Софрончикову
с "пышной розой", тогда как по совести ее следовало бы сравнить с
откормленной индюшкой. Ровно два месяца клялся он в любви "пышной розе",
пока не поехал в день получения жалованья, то есть 20-го числа, в Петербург
и не встретил на Гороховой черноглазой брюнетки с картонкой в руках, швеи из
магазина, Кати... Эта была, напротив, "лилия", бледная и худенькая, и если
бы не случайная и довольно щекотливая встреча у Кати с каким-то румяным
писарьком, то... кто знает, сколько времени он относил бы Кате жалованье и
деньги, занятые под "небольшие проценты"... Писарь "открыл ему глаза" и
заставил его в тот же день идти обедать к адмиралу Налимову, у которого была
молодая и довольно пригожая жена с румяными щечками, мятежно вздымавшейся
грудью и беспокойными серыми глазами, точно отыскивающими что-то. Глаза эти
ласково смотрели на молодого кудрявого мичмана, особенно ласково, когда
старик адмирал пошел после обеда вздремнуть, и дня через три легкомысленный
мичман уже был "готов". Опять стихи, на этот раз: "Постыла жизнь без пылкой
страсти", и внезапное негодование против добряка адмирала, влюбленного в
свою жену, который, вдруг оказалось, "губил чужую молодость". Через месяц
совместного чтения и целования пухлой ручки (на дальнейшую "подлость" он не
решался из уважения к адмиралу), великодушное предложение развестись с
адмиралом и выйти замуж за него. Вечная любовь и сорок три рубля с полтиной
в месяц жалованья к ее услугам. Не угодно ли?
Как ни беспокойно бегали глазки адмиральши и как ни нравился ей этот
красивый, жизнерадостный мичман, тем не менее она выпучила на него глаза,
как на человека, только что вырвавшегося из сумасшедшего дома и не