"Константин Михайлович Станюкович. Червонный валет" - читать интересную книгу автора

изящному Жоржу Растегай-Сапожкову, быть без денег. На что же он будет
посещать общество, оперу, рестораны, француженок? И разве прилично ему
ездить на извозчиках, когда его товарищи, далеко не такие умные, красивые и
ловкие, как он, ездят в своих экипажах и уже имеют содержанок? Все это
должно у него быть и все это откуда-нибудь да придет: не то из рязанского
имения, не то как-нибудь да устроится... И он всем говорил, что отец его
богач, причем "рязанское имение" представлялось в его рассказах каким-то
Эльдорадо{64}, из которого золото текло обильным источником. Говоря об этом
товарищам, он сам верил тому, что говорил, и, надеясь на что-то, занимал
деньги на лихачей, на рестораны, на веселые пикники, в полной уверенности,
что все эти долги заплатятся. И долги росли быстро, так что он сам
испугался, когда ростовщик потребовал уплаты пятисот рублей.


Жорж продолжал почтительно ухаживать за теткой и нередко брал у нее
деньги, а Вера Алексеевна продолжала кокетничать с той искусной манерой
женщин за тридцать лет, которые сводят с ума молодых мальчиков. Сперва она
разыгрывала роль "второй maman", но когда у "мальчика" стали пробиваться усы
и он, вздрагивая, взглядывал на ее шею, она краснела, сердилась, драла его
за уши, смеясь, когда он горячо целовал ее руки, и становилась с ним на ногу
"старшего друга". Она любила расспрашивать, с кем он знаком, советовала ему
не знакомиться с "этими дамами", то требовала, чтобы он рассказал "все...
все...", то вдруг сердилась, когда Жорж описывал ей красоту Сюзеты, с
которой ужинал, капризно поджимала губы и, как бы невзначай, спускала с плеч
косынку, показывая Жоржу шею и тяжело дышавшую грудь. Когда Жорж, лукаво
улыбаясь, говорил, что он "невинный мальчик", она снова впадала в тон
"второй maman", наставляла его на путь истины, советуя не быть испорченным и
гадким мальчиком, и зажимала наглую улыбку Жоржа своей влажной ладонью. Она
ревниво следила за ним, когда знакомые дамы бывали особенно любезны с
Жоржем, и дулась на него, если он часто уходил из дому "к товарищам".
Вера Алексеевна считала себя женщиной строгой добродетели, и ни одна
тучка не омрачила ее супружеского счастья. Она дорожила репутацией, считала
мужа "добрым старичком" и избегала опасностей увлечения; но эта заманчивая
игра с "птенчиком", игра, которая не могла быть предметом сплетни, манила
ее. Она желала одного рыцарского обожания, она и мысли не допускала о
чем-нибудь другом и в то же время она, к изумлению своему, чувствовала, что
сердце ее бьется, как птица в клетке, когда она ощущала близость горячего
дыхания юноши. Ей нравилось играть с Жоржем, то вызывая краску волнения на
его щеки, то обливая его холодной водой строгих нравоучений. Она и сама не
замечала, как мало-помалу увлекалась этим юношей с любопытством
неудовлетворенной жены и с расчетом опытной светской женщины, уверенной, что
это увлечение не нарушит спокойствия жизни. Да наконец ведь это так пикантно
видеть всегда около себя такого свежего, неиспорченного мальчика! Он еще
невинный мальчик, и разве не от нее, тридцатитрехлетней женщины, зависит
всегда удержать его на той границе почтительного обожания, которое дальше
краски волнения и робких поцелуев не идет? Ведь она не молодая девочка!..
Так, обманывая себя, отгоняя от себя с презрительной усмешкой всякую
мысль о том, что Жорж стал ей как-то опасно близок, она нередко удерживала
его по вечерам дома и, сказавшись больной, надевала капот, распускала волосы
и, лежа на кушетке, заставляла Жоржа читать ей вслух французские романы.