"Ф.Степун, Семен Л.Франк. Освальд Шпенглер и Закат Европы " - читать интересную книгу автора

и все историческое и космическое волнение есть "вечный покой в Боге" ("alles
Drдngen, alles Ringen ist ew'ge Ruh' im Gott dem Herrn""10") - эта интуиция
остается лишь замышленной, но не осуществленной у Шпенглера. Философия
истории или философия культуры, проникающая в абсолютное существо бытия,
должна, напротив, постигать преходящие исторические формы, лишь как внешнее
выражение вечных и неизменных моментов жизни, как жизни самого абсолютного.
Настоящая чуткость к исторически своеобразному, совершенно конкретному,
настоящее живое знание достигается не релятивизмом, не блужданием в хаосе
изменчивости и разрозненного многообразия, а проникновением в абсолютное и
вечное ж и в о е е д и н с т в о б ы т и я и ж и з н и, из которого впервые
становится понятной необходимость этого многообразия и этой изменчивости.
Так релятивизм Шпенглера и в этом философском смысле предполагает то
единство - здесь уже не психологическое, а онтологическое, - которое он
пытается отрицать. Пафос его философии имеет в себе что-то незавершенное;
его творчество как-то нерешительно витает в промежутке между глазированным
эстетизмом, который - ни во что сам не веруя и ничего не творя - отдается
художественному восприятию многообразных форм чужого духовного творчества
(или, в лучшем смысле, проникнут бессильным романтическим томлением по
духовному богатству) - и теми глубинами истинно мужественного, творящего
философского духа, в которых открывается вечный и непреходящий с м ы с л
всего многообразия внешних форм жизни, а, следовательно, и их коренное
внутреннее единство.
Эта двойственность и незавершенность мысли Шпенглера сказывается и на
его отношении к проблемам и с т о р и и - самой жгучей и заманчивой теме
современных философских исканий. Шпенглер исходит из вполне правильного и
глубокого в своей основе замысла преодолеть ходячую, банальную концепцию
всемирной истории, с ее плоским рационалистическим оптимизмом, выражаемом в
теории "прогресса", с ее убогим провинциализмом мысли, для которого вся
грандиозная полнота всемирно-исторической жизни имеет своим "назначением"
довести человечество до современной европейской цивилизации, с ее ребяческим
доверием к иллюзиям исторической перспективы, в силу которых исторически
отдаленные тысячелетия сливаются в бессодержательно-однородный и потому
краткий период, а ближайшие к нам века выступают, как что-то особенно
многозначительное, богатое и потому длительное и, наконец, с основанной на
всех этих предубеждениях наивной и противонаучной схемой, в которой ряд
тысячелетий древнего Востока, совместно с античной культурой, сжимаются в
одну "древнюю историю", за которой следует одно тысячелетие так называемых
"средних веков" и, наконец, несколько столетий западно-европейского "нового
времени". Этой "птолемеевской" исторической картине он противопоставляет
свой гордый и, повторяем, в основе совершенно правильный замысел чисто
объективной, независимой от позиции зрителя и его субъективных оценок,
"коперниканской" картины истории. Но к чему, собственно, сводится
осуществление этого замысла? В бесконечном, темном, дремлющем и в сущности
безжизненном океане человеческого бытия - того, что Шпенглер зовет
"Urseelentum" - от времени до времени, то там, то сям вспыхивают огоньки
творящих духовных сил, понемногу разгораются в яркие, разноцветные, огненные
фонтаны культуры, постепенно истощаются, тускнеют и снова угасают. Мы не
понимаем ни связи между этими духовными огнями, ни общего смысла этого
фейерверка; более того, ни связи между собой, ни смысла они н е и м е ю т.
Идея с у д ь б ы, которую Шпенглер тонко противопоставляет, как основную