"Ф.Степун, Семен Л.Франк. Освальд Шпенглер и Закат Европы " - читать интересную книгу автора

категорию исторически-жизненного постижения, идее "закона", как категории
отвлеченного знания - эта идея судьбы оказывается совершенно неприменимой к
человечеству, потому что нельзя назвать "судьбой" бессвязный и бессмысленный
ряд пробуждений и замираний. Но, в сущности, не имеет с у д ь б ы и каждая
отдельная культура, потому что роковой, неизменный, предопределенный путь от
младенчества, через зрелость, к старости и умиранию не есть с у д ь б а в
духовном смысле слова; это - биологический закон природы, а не осмысленное,
определенное внутренними духовными силами, драматическое единство жизни. Мы
опять наталкиваемся здесь на шаткость позиции Шпенглера, на какое-то
неразрешенное колебание между в н е ш н и м и в н у т р е н н и м подходом к
истории. Замысел Шпенглера в известном смысле направлен на преодоление столь
популярного в наше время в н е ш н е г о и с т о р и з м а, как
бессмысленной погруженности сознания в хаос чистой изменчивости и даже как
идолопоклоннического культа этой изменчивости, - преодоление путем раскрытия
символического в е ч н о г о с м ы с л а истории. Но этот замысел
разбивается об уже указанный исторический релятивизм Шпенглера, который есть
плод старого, внешнего подхода к истории. У Шпенглера есть, в сущности,
только с у б с т р а т истории, как бы внутренняя материя истории, в лице
того Urseelentum, в лоне которого таятся души культур и из которого они
выходят, но нет внутреннего носителя, с у б ъ е к т а истории - никакого
понятия, которое соответствовало бы, например, понятию "мирового духа" у
Гегеля. А между тем, вне этого или аналогичного ему понятия субъекта
истории, совершенно невозможно, недостижимо то подлинно-объективное
историческое понимание, та универсальная ориентированность в истории,
которых добивается Шпенглер. Подобно тому, как внешнее наблюдение
пространства дает нам всегда картину, искаженную иллюзиями перспективы, в
зависимости от субъективной позиции самого наблюдателя, и ограниченную
пределами внешне-видимого горизонта, т. е. дает всегда "птолемеевскую", а не
"коперниканскую" картину мира, так и внешний подход к истории с
определенного временного места в н е й с а м о й неизбежно приводит к той же
самой иллюзорности или субъективности. В лучшем случае можно, исходя и в том
и другом случае из наглядных представлений, дополнять чувственно-видимое или
переживаемое воспоминаемыми образами же и н ы х отрывков пространства и
времени; и тогда мы получаем, как максимум достижимой здесь объективности,
бессвязное множество отдельных, наглядно обозримых, клочков пространства и
времени. Едва ли не таково то "объективное", "коперниканское" воззрение на
историю, которое дает нам Шпенглер. Для истинно-"коперниканского"
исторического мировоззрения нужна совершенно иная установка сознания, подход
к истории с той внутренней ее стороны, в которой она действительно имеет о б
ъ е к т и в н ы й ц е н т р, - а это значит, ориентировка в истории с
позиции ее с в е р х в р е м е н н о г о е д и н с т в а. Тогда мы получаем
непрерывность, единство, осмысленность истории не в форме иллюзорного
представления ее устремленности или направленности на ту точку времени, в
которой мы случайно находимся, и озаренности ее односторонним и субъективным
светом этой случайной точки, а в форме устремленности ее к ее
сверхвременному смыслу и пронизанности ее единством этого объективного,
внутреннего и потому истинно всеобъемлющего света. История с этой точки
зрения является нам, при всей случайности и смутной хаотичности ее внешних
событий, необходимым осуществлением вечных возможностей или потенций,
предуказанных самой неизменной природой человека, драматическим изживанием