"Александр Стеклянников. "Баг" (логическое продолжение повести "Предназначение")" - читать интересную книгу автора

тоге, подпоясанной золотым шнуром. Сложив руки на груди, он спокойно
глядел вдаль, а я созерцал его худые лопатки, каштановые волосы, гривой
разбросанные по плечам, всю его гармоничную фигуру. Прошло минут двадцать.
Внезапно он вышел из своего оцепенения, повернулся ко мне и молвил:
"Здравствуй, Эд!"
Его глухой, с хрипотцой, голос, показался мне знакомым.
- О, нет, нет, - сказал он, - до нашей встречи еще 10 минут, - и указал
мне на что-то за моей спиной. Обернувшись, я увидел избу, где раньше, лет
двадцать назад, жила Пелагея, а теперь останавливались прохожие люди. Мне
пора было войти в избу, но я все как-то не решался. Нехорошее предчувствие
овладело мной, тоскливое и непонятное. Ну, да что я, черт возьми! Возьму и
войду, чего бояться! Прямо так и скажу! Я уверенно прошел через прихожую в
горницу, увидел его, кивнул, может быть слишком по-хозяйски уселся на
хлипкий стульчик и принялся обстоятельно разъяснять причины, по которым,
ну никак не могло быть по его желанию. Говорил о том, как тяжко приходится
нам, когда плохие урожаи, и солнце палит месяц, и нет ни капли дождя. Как
приходят чужие и уводят наших девок. А напоследок слегка припугнул, мол,
не оставишь ее волей, так неволей заставим, найдем управу. И незаметно
пощупал свой топор именной под рубахой за поясом. Он не изменился в лице
никоим образом, его ясные глаза смотрели прямо и решительно. Подумав и,
видимо, приняв какое-то решение, он встал, вдруг выхватил кинжал, и я
почувствовал в ту же секунду острую боль в шее, а затем онемение,
растекающееся от горла по груди и спине вниз, к ногам. Завертелось
окружение: пол, потолок, стены; звезды брызнули во все стороны из
центральной точки - символа безграничной боли - в густом дегте мировой
черноты. С усилием закрыв пустые глазницы, я услышал свой голос:

* * *

"Крутоярь кабы не светит, эк тебя размежевало, пояливай..."
"Эд, соберись, Эд. Не пропадай! Ты нужен себе, Эд!!! Проснись!!!"
Когда я открыл глаза, то узрел где-то очень высоко над собой странную
вещь: о, ч-черт!, это был потолок моей комнаты. Я знал о нем ровно
столько, сколько следует знать о потолке. Но моя точка зрения на этот
предмет зыбко качалась в рамках восприятия, вызывая непередаваемые
ощущения новизны любого предмета, на который я направлял взгляд, как
лазерный луч, поворачивая его со скрипом, шаря им по потолку, стенам,
пространству комнаты, следя за плавающими в восхитительной тишине глыбами
пылинок, пронизанных солнечным светом. Потолок привычно приблизился из
невообразимой дали разделяющего нас с ним расстояния, оформился, и вот я
окончательно проснулся, ощутил тело, вздохнул и рывком сел, отбросив
одеяло. Болела шея. О, Боже!.. Я вспомнил все, схватился за виски. Значит
голову мне все-таки не отрезали? Да вот она, родимая, не волнуйся. Я
вперил взгляд в зеркало, созерцая испуганное измученное существо, сидящее
на раскладушке. Такое жалкое, голодное, ожидающее в любой момент худшего,
что можно было бы вообразить. Но, несмотря ни на что, непобедимо живое. И
еще,.. еще жаждущее.
Когда я впервые почувствовал жажду? Я задумался, и рука с бритвенным
станком замерла в воздухе на полпути к щеке. Всегда так: если уж ударялся
в воспоминания, то забывал обо всем на свете. А вспомнить было что... Хотя