"Александр Стеклянников. Чья-то жизнь... ("Предназначение" #3)" - читать интересную книгу автора

перемещением вещей; случай возникновения нового... А происходила лишь смена
освещения. Сумерки, - как яркий луч после гнетущего, ослабляющего мрака. Они
резанули по глазам, и взгляду его предстал мир пещеры, с которой сорвали
хитон тьмы, обнажив нетронутый временем свод, гладкие, почти полированные
стены, пол, покрытый слоем сухой пыли. Пошевелившись, родив звон оковный, он
глубоко вздохнул и закашлялся; прочистил пересохшее горло и зло сплюнул на
пол. Растерянно осмотрелся. Он не понимал причин изменения зрения, но
чувствовал, что причины были в нем самом, внутри, что темнота вокруг него,
как и тысячи лет "до", не думала проясняться. "Что-то с глазами? - Да. - Хм.
Дар артефакта? - Да. - Кто ты? - Я? не знаю. А ты?.."
Он задумался. А кто он? Действительно, мир на время подарил ему себя;
никто не знает, когда выйдет срок и придется платить по счетам. Хотя... мир
не бухгалтерия. И он почти ничего не знает о себе.
Он снова с силой дернулся, резкая боль в чуть подсохших ранах на
запястьях заставила его вскрикнуть. Казалось, присутствие боли -
единственное, что отличает жизнь от смерти, что держит его на грани
объективности, с которой он готов был соскользнуть в океан бреда, или сияния
абсолютного прозрения. Боль делала его существом мира, человеком общества. У
мира есть масса других способов заставить индивидуумов быть внутри него, но
боль - универсальный овеществитель. Мда-а!
Звук был рожден внезапно, разнесся вширь, ломая ограничения стен,
потолков и полов. Это был вой, напоминающий волчий, но с легким оттенком
чуждого мира, какого-то иного, незнакомого состояния души, если у волка
может быть душа. Цепи нестерпимо врезались в тело. Он встрепенулся, замер,
прислушиваясь. Что это было? Сопровождение Перехода? Побочный эффект
вездесущной жизнедеятельности, присущей даже атому, но спешащей заселить
доселе невоплощаемые формы, эти оболочки незнакомых проявлений? Как тайные
помыслы, рождены они были не по законам; и закону ли было править ими, если
даже само вещество их тел отчаянно нуждалось в уточнении своей жизненной
миссии. Они приближались, ибо вой нарастал в интенсивности.
Тишина по углам растворилась, звуки правили пространством пещеры,
возрастая в силе и численности. Он снова дернулся, лязгнули цепи;
воображение его не к месту участливо рисовало апокалиптические картины: стаи
чудовищ, тяжелые тучи над миром, сухая, каменистая почва, бессильная родить
зелень. И снова стада монстров, ужасающие в своей тоске безысходности,
невозможности стать другими, красивыми и добрыми; и в этой тоске еще более
страшные.
И тут он увидел их, серыми каплями стремительности ворвавшихся в зал;
как будто возникающих прямо из воздуха и несущихся по кратчайшим путям;
устремляющихся на него. Если боль и была резкой и невыносимой, то
продолжалось это недолго. Они рвали его прикованное к кресту тело на куски,
осатанев до крайней степени неистовства, они впивались хищными клыками в его
незащищенную плоть, и его сила пузырилась в их глотках, разрывая их, обжигая
огнем их нездешние внутренности, разя изнутри и снаружи; сила тайны
человека. Один за другим они падали замертво, трепеща, и исчезали, оставив
на полу пещеры лишь лишь клочья шерсти и кровь. Но их, этих серых, поджарых
туш, было слишком много. Он кричал, а потом рычанье и визг заглушили его
слабеющие стоны, перешедшие в смертный шепот, почти новый язык, незнакомый
даже ему самому. Бессмысленный набор фраз, свистящих звуков: аттарам,
бушбари уйди! С-с-с-с-сати. Я уйти не отдам, я уйти ас-с-с-сати восстам.