"Александр Стеклянников. Чья-то жизнь... ("Предназначение" #3)" - читать интересную книгу автора

воспаленному разуму. Тряхнув головой, окончательно прихожу в себя и окидываю
деланно мрачным взором неестественно мрачный внутренний двор.
- Что-то муторно сегодня. Не находите? Пара часов сна - не то ли, что
нужно, чтобы мир снова засиял красками? Я не прав?
Мда. Не очень-то впечатляюще. Но стражники молчат, они согласны. И они
уходят. Один за другим. Как бы нехотя, но не смея противиться. Остаюсь в
одиночестве, но понимаю, что это иллюзия: одиночество и не кончалось. Вечнее
вечного, бессмертный спутник жизни, оно ни шагу мне не даст ступить, не
освятив грядущего своим туманным взором. Одиночество незнающего.
Шаг за шагом я преодолеваю громаду лестницы, чьи ступени, казалось,
вырублены были под ступни великанов. Как знать. Замок стар. Настолько, что
звезды, возможно, помнят со своего рождения острый шпиль, вознесенный на
высоту тысячи локтей, но не стремящийся достигнуть небес, ибо сами небеса в
поклоне молят его о нисхождении. Как твердыню земной тайны.
Я вхожу в первую келью. Здесь живут, это заметно по раскиданным вещам,
отсутствию пыли и, главное, по запаху, что сопровождает любое обжитое
человеком помещение. Запаху прирученного слова. Человек отличен от животного
кроме всего прочего еще и способностью приручать, приручать всех и вся,
создавать в представителях других видов и даже типов привязанности и
находить в этом свое убогое наслаждение, или, наоборот, пути проявления
некой тайной потенции, место которой в далеком будущем, а цели которой пока
непостижимы. Когда-то и это было для меня загадкой. И я силился разом объять
ступени славы, более похожие на этапы превращения тьмы, кои предстоит пройти
каждому, кто выбрал между величием скорой смерти и несносностью бесконечного
пребывания второе.
Вторая. Третья. Четвертая.
В пятой келье, в которой, теперь это ясно, мне предстоит обосноваться,
на столе обнаруживаю наряду с явными признаками необжитости старую книгу в
переплете из незнакомого материала. Шкура дракона.., но скорее всего, просто
пергамент телячьей кожи выделки бог знает какого года с рождества бог знает
кого. А нужно ли мне сейчас это знать, я не знаю. Сначала я не знал ничего,
пялясь пустым взглядом на замок перед собой. Теперь я не знаю почти ничего.
Мне нужно время. Я осторожен, как мышь, пуглив, как заяц, и абсолютно
неосведомлен, как... Тусклый свет струится сквозь маленькое оконце. Книга
кажется вырубленной из камня; и что она не продавливает рассохшуюся кафедру
и деревянные половицы - как чудо, как полет воздушного шара вверх, вопреки
закону тяжести, или благодаря какому-то другому, неизвестному пока, закону.
Я слышу ее зов, и волнение теснит грудь и сбивает дыхание. Второго никак
нельзя допускать. Дыхание - след, основа и причина жизни. Моей, по крайней
мере. Слегка коснувшись пальцами ветхого книжного переплета, обнаруживаю,
что он не так уж ветх. Сбросив котомку на пол кельи, пробую тыльной стороной
ладони смахнуть пыль с обложки старой книги, дабы рассмотреть и, возможно,
прочесть надпись, исполненную золотым тиснением. Ох, въедлива пыль веков,
она застревает в порах кожи, и ее не оттереть даже полой плаща. Надпись
нечитаема. Может быть, позже. Приоткрываю книгу, заглядываю на заглавную
страницу. О, господи! С листа в меня пристально всматривается некто. Это
портрет молодого человека с растрепанной бородой и... С ужасом замечаю, что
губы его движутся; успеваю сообразить, что заглавная страница выполнена в
виде обычного гибкого зеркала, а бородатый странник - я сам. Настоящий
артефакт! Чья больная фантазия создала этот образчик бессильных попыток